Безумцы. Александр Насибов

исследование токов мозга. Состояние больного угрожающее.

      Это была последняя страница. Канарис перевернул ее и закрыл папку.

      Только сейчас услышал он звуки музыки. За роялем сидел Абст. Его пальцы легко бегали по клавиатуре, глаза были устремлены за окно, к тяжелой красной луне, которая медленно вставала над пустынным озером. Казалось, туда же уносилась мелодия, стремительная и тревожная. И музыка, и луна, и тускло отсвечивающая водная гладь за окном, да и сам Абст со странно неподвижными глазами – все это удивительно сочеталось с тем, что составляло содержание желтой папки.

      Абст оборвал игру.

      Они долго молчали.

      – Это был Шуберт? – спросил Канарис, чтобы что-нибудь сказать.

      Абст покачал головой.

      – Я играл Баха. Одну из его ранних хоральных прелюдии. Написано для органа. Если бы здесь был орган!..

      – Однако я помню, ты любил Шуберта, – упрямо настаивал Канарис. – Ты увлекался и другими, но Шуберт для тебя…

      – Иоганн Себастьян Бах – вот мой король и повелитель! – взволнованно проговорил Абст. – Бах в музыке, Шиллер в поэзии.

      – Шиллер? – пробормотал Канарис, рассеянно глядя на озеро. Сейчас он думал о другом.

      – Да. Хотите послушать?

      В голосе Абста звучала нетерпеливая просьба. Удивленный Канарис неожиданно для самого себя кивнул.

      Абст встал, сложил на груди руки. За ним было окно, и темный, почти черный силуэт Абста четко выделялся на фоне широких светлых полос, проложенных луной по поверхности озера.

      Грозовым взмахнув крылом,

      С гор, из дикого провала,

      Буря вырвалась, взыграла,

      Трепет молний, блеск и гром.

      Вихрь сверлит, буравит волны, —

      Черным зевом глубина,

      Точно бездна преисподней,

      Разверзается до дна.

      Читал Абст медленно, с напряжением. Голос его был резок, отрывист, и музыка стиха начисто пропадала.

      – Это из «Геро и Леандра», – тихо сказал Абст. – Восемь строчек, а сколько экспрессии!

      Канарис молчал. Он плохо разбирался в стихах, да, признаться, и не любил их. Он считал себя деловым человеком, а поэзия не для таких.

      – Вот что, – сказал он. – Распорядись, чтобы нам принесли поесть. Мы поужинаем и поговорим. И не медли – нам предстоит немало дел.

      Ужин сервировали в соседнем помещении. Канарис с аппетитом поел, выпил большой бокал пива.

      – Вернемся к показаниям Бретмюллера, – сказал он, когда подали сладкое. – У меня из головы не лезет этот странный грот. Подумать только, он под боком у той самой базы! Хозяева ее, надо полагать, и не подозревают о существовании в скале гигантского тайника.

      – В этом вся суть, – кивнул Абст.

      Канарис стащил с шеи салфетку, решительно встал:

      – Не будем терять времени! Идем к Бретмюллеру. Я сам допрошу его.

      – Быть может, отложим допрос до утра? Вам следует отдохнуть, выспаться. И предупреждаю: это небезопасно. Мало ли как