Текст. Дмитрий Глуховский

нету!

      – А где. Куда увезли.

      – Да в нашу, тут. В городскую. Поедешь? Надо ведь забрать будет. С похоронами как-то придумать. Это хлопотное дело, похороны, ты-то не знаешь, а я вот сестру старшую хоронила когда, ты не представляешь себе. Тем дай, этим дай, всем дай!

      – Поеду. Не сейчас. Я… Потом.

      – Ну да, ты с дороги ведь! Зайдешь, может? Голодный?

      – А как я домой попаду?

      – Да как… Открыто там. Кто ее знает, где у ней ключи. Зайдешь?

      – Нет.

      Илья повернулся к своей двери. Послушал, что там. Тетя Ира не думала уходить к себе, ей было интересно. А Илья пока не мог взяться за ручку.

      – Я же с ней позавчера разговаривал.

      – Ну вот так вот, знаешь, и бывает. Был человек – и нету. Она ведь на сердце-то частенько жаловалась. Но таблеточку под язык рассосет, глядишь, и отпустит. Да кто сейчас здоровый!

      Я и сама – вроде ничего так-то, а как погода что – голова трещать начинает.

      – Я потом зайду. За «скорую»… От души.

      Илья толкнул дверь. Вошел в квартиру. Включил в прихожей свет. Расстегнул куртку. Повесил на крючок. Закрыл дверь. Сунул ноги в тапки. Тапки ждали. Постоял. Надо было идти дальше.

      – Мам? – сказал он шепотом. – Ма.

      Сделал шаг и оказался в ее спальне. Постель смята, матрас съехал.

      Фотография Ильи в рамке опрокинута, лежит Илья навзничь. Улыбается – гордый собой, прыщавый, веселый. На филфак зачислили. Все говорили – если не занести, не возьмут, но с таким ЕГЭ отказать не посмели. Мать подготовила.

      Ящик в комоде выдвинут. Тот, где у нее касса. Заглянул – денег нет. Все выгребли.

      Прошел в свою комнату.

      Пусто. Мамы там нет, Ильи тоже.

      Книги на полках стоят не тем порядком, фантастика с классикой перемешаны, как будто и в книгах заначки искали. Но на столе – рисунок его старый, карандашом иллюстрации рисовал к Кафке. К «Превращению». Карандаш тут же положен. Это он перед той ночью сидел, рисовал. Перед тем, как забрали. Семь лет тут этот листок пролежал, да и все, кроме книг, хранилось так, словно Илья просто в универе.

      Осталось на кухне посмотреть. Если и на кухне нет, тогда вообще нигде нет.

      В кухне было холодно. Занавеска пузырилась от сквозняка. Черствый батон на израненной цветочной клеенке, нож на все случаи, заветревшаяся «Любительская» с белым жиром, колбасная кожура сморщенным колечком. На неживой конфорке – огромная эмалированная кастрюля.

      Илья поднял крышку.

      Щи. Полная кастрюля щей.

      В туалете стоял в темноте. Сначала не мог. Потом пошла струя – и ему показалось, льется кровь. Не сукровица, какая бывает, когда почки отобьют, а черная венозная кровь, густая и выдохшаяся. Не легчало. Посмотрел в унитаз – нет, ничего. Руки мылил дважды. Потом умылся ледяным.

      Положил себе половником сваренных матерью стылых щей, как было, греть не стал. Раскрошил ножом усохшую горбушку, намешал баланды.

      Включил телевизор. Шел «Камеди».

      – Какой пароль? А попробуй «Шойгу»!

      – О! Подходит!

      – Ну конечно! Шойгу везде подходит!

      Зал