Переход. Эндрю Д. Миллер

о чем речь. Он рассказывает, что служил в армии, а с тех пор много чего почитывает, возится в мастерских, пилотом вот заделался. Спрашивает о несчастном случае. История падения Мод изложена уже раза три-четыре. Особенно детям нравится. Гипс сняли на прошлой неделе.

      – А шрамы остались? – интересуется бывшая модель.

      – Парочка, – отвечает Мод.

      – И вот про это расскажи-ка, – говорит Тимов отец и обеими руками, решительно не похожими на руки сына, берет ее за левый локоть. На шее у него болтаются очки на шнурке. Он их надевает, читает буквы на предплечье (набивали четыре часа, два сеанса, рука на мягком подлокотнике вся в крови).

      – Sauve… qui… peut. Sauve qui peut?

      – Каждый за себя, – поясняет Магнус, подливая себе в бокал.

      – Вряд ли прямо дословно, – возражает Тим. – Как там, Мод?

      – Да, блин, вот ровно так[6], – говорит его брат.

      – Все лучше, – замечает мистер Рэтбоун, – чем руны или ахинея какая на маорийском. Хоть смысл есть.

      – То есть, – продолжает Магнус, – можно было набить и Arbeit Macht Frei[7]. Тоже есть смысл.

      – Не дури, Мэгз, – отвечает его отец.

      Одна двойняшка объявляет:

      – А у нас в школе есть девочка – она набьет себе Песнь песней спиралью вокруг пупка.

      – Ничего не набьет, – говорит другая.

      – Но, Мод, ты, когда делала татуировку, понимала, что это значит? – спрашивает мать Тима.

      – Ну мам, – говорит Тим.

      Она улыбается:

      – Я же просто спросила, миленький.

      Их селят в гостевой комнате наверху, в западном крыле. Комнату иногда называют голубой – потому что такие обои – или китайской – потому что между окон на стене висит свиток в рамке. Они несут туда багаж. Послеполуденного солнца в комнате – до краев. Тим выпускает на волю муху, которая сражается с оконным стеклом.

      – Дети уже тебя полюбили, – говорит он.

      – Они меня не знают, – отвечает она.

      Он подходит к ней сзади, обнимает.

      – Сколько нужно быть знакомым, чтобы полюбить?

      – Больше, чем одно утро.

      – А тебе хоть кто-нибудь понравился?

      – Конечно.

      – А кто конкретно?

      – Твой отец?

      – В детстве, – говорит Тим, – я перед ним робел. О нем все так говорили, будто он Господь Бог. Но ты поосторожнее. Я помню, как мы все прятались за диваном, с мамой вместе, а папа ходил по комнатам, нас искал. И это была не игра. – Он обнимает ее крепче, прижимает к себе. – И вообще, через час они все напьются, – прибавляет он.

      Долгие сумерки, сине-фиолетовые, сине-пурпурные. Все бродят туда-сюда через французские окна. Пьют джин из синей бутылки. Дети гоняются за собаками меж крокетных воротец. Мать Тима обсуждает свет, и как он прелестен, и как он берет и все собой окутывает, у нее заплетается язык, выступают слезы, и она теребит подол платья. Тимов отец объясняет Мод, что сумерек бывает трое.

      – Это, – фыркает он, – гражданские. Потом будут морские.

      Сине-фиолетовые,

6

Sauve qui peut (фр.) – букв.: спасайся кто может (фр.).

7

«Труд освобождает» (нем.) – название романа (1873) немецкого писателя Лоренца Дифенбаха о том, как мошенники и игроки встают на путь исправления; эту фразу помещали над воротами ряда нацистских концлагерей – Освенцима, Терезиенштадта, Заксенхаузена и др.