На горах. Павел Мельников-Печерский

точно-с, – посмелей прежнего отвечал Фадеев.

      – Сам получал?

      – Никак нет-с, приказчик получал. Веденеев на караване не живет.

      – Тотчас повез приказчик письмо? – спросил Марко Данилыч.

      – Никак нет-с. Сам, говорил, скоро на баржи приедет, тогда и отдам, – отвечал Василий Фадеев.

      Рублевку дал ему Марко Данилыч за приятные вести.

      – Это тебе за то, что письмо поспешил привезти… – промолвил он, когда Фадеев раболепно целовал щедрую руку. – С Богом.

      Отвесил низкий поклон Фадеев и молча ушел.

      Мрачно ходил Марко Данилыч по комнате, долго о чем-то раздумывал… Дуня вошла. Думчивая такая, цвет с лица будто сбежал. Каждый день подолгу видается она с Аграфеной Петровной, но нет того, о ком юные думы, неясные, не понятые еще ею вполне тревожные помышленья. Ровно волной его смыло, ровно ветром снесло. «Вот уж неделя, как нет», – думает Дуня… Думает, передумывает и совсем теряется в напрасных догадках.

      Только что взглянул на Дуню Марко Данилыч, вдруг сам изменился в лице. Ни гнева, ни досады. С нежностью поцеловал он дочь.

      – Что это, погляжу я на тебя, Дунюшка, ровно ты не по себе? – спросил он, одной рукой обнимая ее, другой ласково гладя по шелковистым волосам.

      Чуть-чуть вспыхнула Дуня. Тихо подняла она на отца голубые глаза и, силясь казаться беззаботной, с улыбкой ему отвечала:

      – Нет, я ничего.

      – Да ты здорова ли? – заботно спрашивал отец, прикладывая широкую заскорузлую ладонь к белоснежному челу дочери.

      – Здорова.

      – Что ж это глаза-то у тебя какие?.. Ровно бы плакала?

      Смутилась Дуня, однако ж твердо, спокойно, с улыбкой промолвила:

      – О чем же плакать мне, тятя?

      – То-то, ты у меня смотри, – молвил Смолокуров.

      И, нежно поцеловав Дуню, отошел к окну.

      А она в самом деле чуть не половину ночи проплакала от неотвязчивых дум.

      – Давно ли с подругами-то видалась, с Дорониными? – спросил Марко Данилыч, пристально глядя на что-то в окошко.

      – Дня три не видались, – ответила Дуня.

      – Что ж это ты? Побывай у них… Девицы хорошие, любят тебя, – молвил Марко Данилыч, по-прежнему глядя на улицу. – А то с одной Аграфеной Петровной хороводишься… Только у тебя и света в окошке… Так, ласточка ты моя, делать не годится.

      – Груня меня любит. Опять же знала меня еще махонькой.

      – Видаться с ней запрета тебе не кладу, – сказал Марко Данилыч. – Баба она хорошая, дельная, разумная. А все же нельзя ради ее других покидать. Так не водится, моя сердечная.

      – Сегодня же побываю у Дорониных, – тихо ответила Дуня.

      – А вот попьешь чайку да тотчас же к ним и ступай. По малом времени я и сам подойду, – сказал Марко Данилыч.

      Молча, головку склонивши, пошла Дуня к Дарье Сергевне, а там уже стоял самовар на столе.

* * *

      Когда в Царицыне Меркулов писал письма, он, от бессонной ночи и душевного волненья, написавши адрес Веденеева: «На Гребновскую пристань», бессознательно поставил