Шериф. Дмитрий Сафонов

вела на улицу. Надел пальто, еще раз посмотрел на себя в зеркало.

      Где этот странный фотограф? Куда делся? Платить, интересно…

      – Скажите, платить сразу или потом?

      Молчание.

      Безумец, да еще и альтруист. Точно, они недавно открылись, поэтому я и не замечал этого фотосалона. И, честно говоря, думаю, что скоро закроются. Своим видом и манерами он распугает всех клиентов…

      Пинт подошел к стойке:

      – Послушайте, я спрашиваю: платить сразу или потом? И снова раздался звон колец, и стремительно, как чертик из табакерки, появился странный фотограф.

      – Платить, конечно, сразу. А расплачиваться – потом. Но платить – сразу. С вас шестьдесят рублей.

      Оскар тогда пропустил мимо ушей эту бессмыслицу насчет «платить» и «расплачиваться». Его больше волновал вопрос, останется ли ему на пачку пельменей. Пусть даже не самых лучших, таких, где вместо мяса – перемолотые жилы, но ведь есть что-то надо. Он достал из кармана аккуратно сложенную сотню и, тщательно расправив, протянул фотографу:

      – Пожалуйста.

      Фотограф подмигнул Пинту, пробежался пальцами по кнопкам кассового аппарата, раздался мелодичный звон, и лоток для денег открылся. Фотограф небрежно кинул туда сотенную, достал четыре десятки и вложил их в руку Пинту.

      – Завтра, после трех, – проворковал он. – Приходите, все будет готово в лучшем виде.

      – Спасибо, – поблагодарил Пинт, убрал деньги и снова вышел под дождь.

      По-моему, я поторопился. Мог бы сфотографироваться позже. Теперь тянуть до зарплаты…

      Он пришел домой, с трудом заставил себя раздеться, откинул одеяло и упал на кровать. Он спал крепко и снов не видел.

* * *

      На следующий день, возвращаясь с работы, он заглянул в салон, чтобы забрать фотографии. Как-никак шестьдесят рублей уплачено, будьте любезны, представьте результат.

      Он зашел в салон. Там все было по-прежнему: мокрые картонки под ногами, переливающееся зеркало и пустая стойка.

      Пинт подошел к ней и увидел две коробочки, полные готовых отпечатков. Коробки различались по размеру.

      Первым его желанием было взять ту коробочку, что поменьше, и найти там свои фотографии, но потом он решил, что невежливо копаться в чужих вещах в отсутствие хозяина.

      Хотя, формально, я за них уже заплатил, значит, они мои. Но, правда, не все.

      Он прокашлялся, что-то громко сказал, будто бы разговаривая с самим собой, – словом, опять проделал все те нелепые вещи, которые делает любой вежливый человек, пытаясь привлечь к себе внимание.

      И вдруг он увидел две полоски фотобумаги, которые лежали отдельно от остальных, не в коробочках, а на столе.

      Каждая полоска – шесть фотографий три на четыре. На одной – портреты какой-то кавказской женщины лет тридцати-пятидесяти (после тридцати, как правило, их точный возраст определить довольно трудно), с пышными усами, сросшимися бровями и большим начесом. А на другой… Пинт не мог описать, кто был на другой фотографии, но сразу понял, что это ОНА.

      Девушка