Ha горных уступах (сборник). Казимеж Тетмайер

бы сердце отдал милой,

      Только нет такой!..

      Нету милой, нету милой, –

      Скрипка, пой звончей! –

      Я гляжу со скал высоких,

      Как бежит ручей…

      Так и плыла она, Яськова песня.

      Повстречался раз Ясек с Марисей Хохоловской из Костелиск; она под Орнаком коров пасла. Странная была Марися Хохоловская – никто другой такой девки и не видывал.

      Сядет она, бывало, на камень или на пень, глядит куда-то… – да полдня так и просидит. Дома-ли, в избе, или где у стены – то же самое.

      Глаза у неё были синие, мглистые; кажется, смотрит, а ведь знаешь, что ничего не видит. Скажешь ей что-нибудь, сразу повернет голову, улыбнется, да заговорит так сладко, так хорошо, словно меду на сердце польет.

      Плясать-ли пойдет, на свадьбу-ль придет, она и с парнями пересмеиваться будет, да только видно, что не то у неё в голове, что не тут её мысли…

      А всего больше любила она сидеть где-нибудь одна коров пасти, или запереться дома, в каморке. Ляжет на траве или на кровати, закроет глаза и лежит. Называли ее Марисей Далекой за то, что уходила она куда-то далеко от мира.

      Были такие, что взять ее в жены хотели; девка она была красивая, рослая, стройная, как цветок, домовитая, скромная и богатая. Она благодарила и отказывалась:

      – Проси ты меня на свою свадьбу с другой, а я тебя на свои похороны позову, – говорит и улыбается так грустно, словно цветы вянут, и так светло, словно вода блестит в ручье.

      Было ей двадцать три года, – так она и жила.

      И когда Ясек-музыкант повстречался с нею под Орнаком, он уж не пошел в тот год никуда. Остался в Костелисках и сидел там, – все пел:

      Радости-утехи я не сею в поле,

      Кто ж меня утешит в моей горькой доле?..

      И все-то он смотрит на Марисю Хохоловскую, а стоит ей взглянуть на него, как у него скрипка задрожит в руках и он перестает играть, словно у него пальцы замерзают. А девки толкуют промеж себя: – эх! Влюбился наш Ясек в Далекую Марисю! Пожалей его, Боже!

      И завидно им было; ведь девка – шельма такая, что, хоть и сама подчас не хочет, а другой завидовать будет. Бывают и не такие, да мало.

      А Марися не то, что не рада была Яську; – нет, иногда даже казалось, пожалуй, что она и рада встретиться с ним, да только, много ли тут любви было, Ясек никак понять не мог.

      Говорит с ним; играет он – слушает, иногда и сама попросит сыграть, а иногда шепнет потихоньку:

      – Сыграй мне о том Янке, что волов пас.

      Попросит, и сейчас побледнеет.

      Он играл ей эту песню. Знаете?

      Уж как нас волов я в поле, где зеленый дуб стоит,

      Красна девица приходит: ты зачем тут? – говорит. –

      А затем я тут, что надо, – а тебе то знать к чему?

      Красна девица лишь знает, да не скажет никому.

      А коль скажет, так и скажет, на себя наговорит,

      Ведь сама мне говорила: приходи, где дуб стоит!

      Играл он ей час, два, не переставая; она слушала и только все бледней становилась.

      А потом говорила: «спасибо» и уходила.

      И пряталась