Ha горных уступах (сборник). Казимеж Тетмайер

из сонма ангелов сошла на землю. Я один на свете, как явор, засохший на поляне.

      Никого нигде нет у меня; я людям играю, а у меня в сердце играет только ветер… Будь мне сестрой.

      И упал он к её коленям, обнял их, а она поставила ушат с молоком на землю, положила ему руку на голову и говорит:

      – Я уж никому ничем не могу быть, мне одна смерть осталась… Разойдемся… Иди в другие места. Оставь меня с моей болью…

      – Эх, Марись, Марись! – говорит он. – Видит Бог, если б мог я взять на себя твои раны, чтобы полегчало тебе, чтобы лучше было…

      – Иди! Мне уж ничего на свете не осталось… гроб один…

      И подала она ему руку, и толкнула его слегка к двери.

      Закружилось у Яська в голове, заломило в груди.

      Идет он, идет в лес, к Тамановой горе, а сам не знает, куда.

      Наконец, сел под сосной, уж над лесом темно совсем стало, снег порошил вместе с дождем, мгла покрыла горы. Вынул он скрипку из-за пазухи, смотрит на нее и говорит: Скрипка, ты, скрипка! Что ты мне в жизни дала? Что наиграл я на тебе в жизни? Чего я не хочу, то мне само в руки лезет, – а за что бы я душу отдал, то не мое… Что мне ты, коли счастья моего ты мне наиграть не можешь, – что мне слава по деревням? Эх, скрипка, ты, скрипка!

      И провел он смычком по струнам, хотя метель завывала с гор, и запел:

      Ухожу я в мир широкий, –

      Уж ты, скрипка, пой! –

      Сердце замерло от боли,

      От тоски тупой…

      Сердце замерло от боли, –

      Скрипка, пой ты мне! –

      Ты ж, печальная, ты, Марись,

      Умирай в тоске!

      Умирай в тоске ты, Марись, –

      Уж ты, скрипка, пой! –

      Схоронят тебя под лесом,

      Да с твоей тоской!

      И вспомнил Ясек-музыкант обрученье Мариси, и казалось ему, что он смотрит в какую-то страшную пропасть, в бездонную глубину.

      – Эх! Вот каким льдом от тебя веяло! – повторял он, и казалось ему, что у него земля из-под ног уходит от скорби над своей и Марисиной любовью.

      А как хорошо могло бы нам быть! – думал он.

      И казалось ему, что он слышит, как Марися Далекая, лежа в избе лицом на подушке, шепчет:

      – О сердце, сердце! О сердце, сердце!

      О Марине, войтовой дочери

      Как Марина-то у нас

      Ходит к мельнце одна,

      Да и с мельницы домой,

      Никому муки не даст, –

      пели о Марисе Кружлёвой, войтовой[2] дочери из Рогожника, а потом запели о ней и еще другую песню:

      Да как Мацек, войтов зять,

      Показал дорогу ей…

      Да это потом, уж после свадьбы: он ей показал, по какой дороге в жизни надо ходить.

      Такая была она девка, какую не скоро в околодке сыщешь. В Людимире ли, на храмовом празднике, или в Черном Дунайце, на ярмарке, не было мужика, который бы на нее не загляделся; не было бабы, которая бы не покосилась на нее злыми глазами.

      Высокая, стройная, с гордо поднятой головой, брови – словно углем намазаны, высоко над глазами, густые, длинные и блестящие, лоб гладкий, глаза огромные, голубые, прямой нос, маленькие розовые

2

Войт – нечто в роде нашего волостного старшины.