Ha горных уступах (сборник). Казимеж Тетмайер

Мягок ты!..

      Ясек встал.

      – Прощай!

      – Нет, нет!.. Ты у меня на свадьбе играть будешь.

      – Ни за что!

      – Ясек! да ведь ты любишь меня. И будешь мне играть! Не обижай меня!..

      И Ясек остался и играл.

      Играл три дня и три ночи, такую свадьбу справил старые Кружель своей дочке. Играл так, что у него струны не скрипели, а лопались, и новый смычек весь изорвался. Играл так, что кожа у него стала с пальцев слезать, стерлись и пятки от притопыванья, – а с волос пот градом лил три дня и три ночи. Играл он так, что люди ему дивились, а самому ему казалось, что душа у него в скрипку влезла, а он ее бьет, бьет, бьет, бьет смычком и приговаривает: мягкая ты! мягкая! мягкая! детская, а не мужицкая!..

      За три ночи и три дня Марининой свадьбы ничего он в рот не брал, кроме вина и водки. Пил и играл.

      На рассвете третьего дня кончилась свадьба, и Ясек перестал играть.

      Ни с кем он не попрощался, никого не хотел видеть, оставил вещи и так, как был, со скрипкой под мышкой ушел из Рогожника.

      И встретил старого Гонсёрка; он ходил около своего забора и новые жерди вставлял. Был и он на свадьбе, да недолго, – рад он был, что Маргарита там осталась и что он без неё отдохнет дома.

      Ясек слова не сказал, прошел бы мимо, да старый Гонсёрек положил ему руку на плечо.

      – Не поздороваешься даже со мной, стариком? Даже имени Господнего не прославишь? Куда идешь?

      – Куда глаза глядят.

      – Вот как? Так, прямо со свадьбы? А не говорил я тебе: берегись, а не то съест она тебя. Вот и съела.

      – Ну, оставайся с Богом.

      – Добрый путь. Вот видишь, съела тебя эта девка. Ну, а Мацек с ней справится! Я к нему хорошо присмотрелся. Молодец парень! С такой – ремень поясной нужен, а не струны и смычок! Мягок ты!

      – Оставайся с Богом.

      – Господь с тобой… Не тужи… Тебя, может быть, Господь уберег; ты бы с ней ни за грош пропал!

      Ясек уж шел по двору, а старый Гонсёрек бормотал:

      – Страшное дело, как человек поглупеть может из-за бабы. Ведь вот он, казался молодцом-парнем, и деловой, и на все руки мастор, – на лесопилке-ли, на мельнице-ль, за лошадьми-ль ходить… а уж играть как лих!.. И как же его извела… Любовь… Гм… Да что-ж это?.. голова-ли, ноги-ли, или другое что… или все вместе… А вот как дорвешься, так и съесть готов… Гм… Эх, кабы мне годов двадцать долой…

      А Ясек-музыкант шел лесами и горами к Венгрии и говорил себе:

      – Эх, глупый! Эх, глупый!.. Чего-ж ты не обернулся тогда, на мельнице?! Мало-ли раз мог ты это сделать?! Да ведь сама ждала, сама хотела… Эх, глупый! Эх, глупый!.. И какая душа во мне?! Ей-ей, я и сам диву даюсь! Чего не хочу, то само в горло лезет, а что не мое, да могло бы быть моим, того я взять не умею… Сглазили меня, что-ли? Марыси Хохоловской взять я не мог, измыкался я там весь; а эту вот мог – да прозевал… Эх!.. Уж не в скрипке-ли моой чары какие?.. Уж не она-ль мне душу так размягчила, что мне девка говорит: не мужицкая твоя душа, а детская!.. Нет, нет мне с ней счастья! Эх! уж не в ней ли чары какие?.. Да ведь кабы не она, Марина бы меня к лошадям не наняла… Говорили обо мне… Вот что!..

      И такая его злость и боль на скрипку взяла, что он поднял