Тайный враг. Антон Грановский

на полу, прикрыв головы руками, а Озар за стойкой, сдвинув брови, мрачно таращился на дверь.

      Подойдя к стойке, рыжий незнакомец остановился и пристально посмотрел Озару в глаза. Затем спросил:

      – Ты меня боишься?

      – Да, – тихо проговорил Озар.

      Рыжий усмехнулся.

      – Правильно делаешь. По-хорошему, мне следовало бы тебя убить. Но ты мне нравишься. В отличие от трусливых скотов, прячущихся под столом, ты человек.

      Озар молчал. Лицо его было непроницаемо спокойно, но на широком лбу выступила испарина.

      – А теперь отвечай, – продолжил рыжий чародей, – ты хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь?

      – Да, – тихо пробормотал Озар.

      – Я не расслышал.

      – Да! Хочу!

      На узких губах незнакомца вновь появилась усмешка.

      – Молодец, – похвалил он. – Теперь ты закроешь свое заведение на замок, я сяду на лавку, и ты мне подробно обо всем расскажешь.

      – О чем я должен тебе рассказать? – тихо спросил Озар.

      – Обо всем. Я первый день в этом городе и ничего о нем не знаю. Не хотелось бы попасть впросак. А пока ты не начал, налей-ка мне чего-нибудь выпить.

      4

      В чисто выметенной горнице с белеными стенами было еще светло, несмотря на то что солнце за окном стремительно заваливалось за черные вершины деревьев.

      Матушка Евдокия отложила нож и отрезанный ломоть хлеба, чтобы накрыть мальчика одеялом и заботливо подоткнуть его со всех сторон.

      – Чего ты его кутаешь, матушка? – проворчала старая Марфа, сидя с вязаньем на лавке, укрытой стареньким драным кафтаном. – В горнице и так жарко.

      – Тебе жарко, а ему, может быть, холодно, – ответила проповедница. Она наклонилась к ребенку, вгляделась в его бледное лицо и тихо проговорила:

      – Мальчик. Мальчик, посмотри на меня.

      Тот не отозвался и не взглянул на Евдокию. Темные глаза его подернулись туманом рассеянности.

      – Мальчик, мальчик, – снова проворчала из своего угла старая Марфа. – Назови его уже как-нибудь, матушка.

      Евдокия покачала головой:

      – Нет, Марфа. Я не знаю, какое имя ему дали при рождении. Что, если он крещен? Я не язычница, чтобы отваживать злых духов ложными именами.

      – Негоже ребенку быть без имени, – упрямо повторила старуха, шевеля спицами. – Раз есть человек, значит, должно быть и имя. Это богоугодно.

      Евдокия поморщилась.

      – Ах, Марфа, оставь. – Она снова вгляделась в лицо лежащего мальчика, на этот раз еще тревожней, чем прежде. – Что с тобой, милый? Тебе плохо? Скажи мне, что у тебя болит?

      – Ничего у него не болит, – проворчала старая Марфа. – Притворяется, чтобы ты дала ему варенья или меду.

      – Этот мальчик не любит варенье.

      – Все дети любят варенье, – возразила старая Марфа. – А он просто притворяется, что не любит. Только отвернись – вмиг утащит туес.

      – Зачем?

      – Как зачем? Да из хитрости. Знаю я таких хитрецов. С ними нужно держать ухо востро.

      Матушка Евдокия вздохнула и задумчиво