сключением одной площадки, освещенной слабым серым просветом сквозь случайно открытую дверь. Через эту дверь, в глубине комнаты, можно было различить с полдюжины грязных ребятишек, которые как черви ползали во всех углах и только передвижением с места на место выделялись на грязном полу; тут же женщина, с перебитым носом, сидела у стола и медленно раскачивалась над пустою рюмкой. Джемс, росший в грубой деревенской среде, не отличался чувствительностью, но, взглянув мимоходом на эту семью, он почувствовал какое-то странное физическое и нравственное отвращение и пошел дальше, вверх, по скрипучим ступенькам лестницы, напоминающей темный колодезь. Возможно ли было, чтобы родной брат его, такой же, как и он, почтенный и уважаемый Понтин кончил жизнь в такой трущобе? Вот что значит делать и по-своему и жить не так, как, бывало, жили отцы и деды. Ошибочно было бы предполагать, как это часто делается, что только одному дворянству свойственно гордиться родовыми и наследственными преимуществами: в душе представителя всех почтенных и уважаемых Понтинов было то же смутное чувство оскорбленного семейного достоинства, когда он постучался в дверь квартиры своего умершего брата. Джемсу как будто послышался на мгновение прежний резкий, крикливый голос и грубая ругань и показалось, когда он заглянул в комнату через щель, сквозившую между полуоткрытою дверью и колодой, что женщина в трауре сердито размахивала рашпером и кому-то угрожала; но деревенскую умственную восприимчивость нельзя считать пластинкой, готовой всегда воспринять моментальное фотографическое изображение, и когда Джемс очутился посреди комнаты, прежде чем полученное впечатление успело наложить свой отпечаток, оно уже стерлось в его голове. Комната была темная; в одном углу стояла широкая грязная кровать, а посредине – стол, с ободранною и пропитанною жиром скатертью и немытою посудой. Тут же стоял сломанный комод и три стула; другой мебели не было, если не считать козлы, на которых, вероятно, стоял перед тем гроб. Женщина в трауре все еще была у стола, но рашпер лежал уже на полу, и она стояла выпрямившись во весь рост, с полным сознанием важности своего траурного платья, обшитого таким широким крепом, что любая великосветская барыня без унижения могла бы признать его годным для ношения, хотя, в то же время, цвет крепа напоминал о происхождении его из ближайшей на углу лавчонки готового платья. Женщина была высокого роста и красива, но сломанные зубы с первого же взгляда придавали какую-то уродливость её улыбке; к тому же, по всему было видно, что она и не привыкла, и не особенно старалась казаться не тем, чем она была на самом деле. Хотя слезливо-жалобный тон, с которым она предложила стул своему деверю, и отличался резко от пронзительного крика, долетавшего до него на лестнице, но голос не был приятнее прежнего. Впрочем, в данном случае это было безразлично, так как если бы даже она была первейшею актрисой в мире, её искусство не произвело бы никакого впечатления на брата Джемса. В течение уже многих лет он знал и привык в мысли, что Селина, жена брата Джорджа, была из «беспутных», а то, что он знал, знал он крепко; он был не из тех людей, которые легкомысленно меняют свое, раз установившееся мнение о людях потому только, что этим людям заблагорассудится вдруг ни с того, ни с сего изменить свое поведение. В тех случаях, однако, когда смерть похищает одного из членов семьи, остающиеся в живых обязаны оказывать друг другу особенную взаимную вежливость, а мистер Понтин всю свою жизнь умел сохранять, даже при самых безразличных обстоятельствах, род своеобразного достоинства, отличающего его от других людей, – такого достоинства, которого, однако, нельзя было приписать ни особенному развитию ума, ни природному благородству. И так, придвинув стул и садясь на него, он приступил к обычному обмену приветствий.
– Надеюсь, мистрис Джордж, что вы чувствуете себя, все таки, не дурно.
– Настолько, насколько это возможно при данных обстоятельствах. Благодарю вас, мистер Понтин. А как ваше здоровье?
Затем Джемс выразил сожаление, что он опоздал на похороны, и эти слова звучали не как учтивые только фразы, были как будто выражением искренних чувств, чуть ли и упреком.
– Если бы я узнал днем раньше, то непременно приехал бы во-время, чего бы мне это ни стоило. В прошлый вторник минул год с того дня, как умер наш двоюродный брат Гэль и мне помнится, что я встал в три часа утра, чтобы присутствовать при его похоронах в Ватлингтоне. Я бы никогда не мог себе представить, чтобы моего родного брата похоронили без меня!
– Это было сделано по приказанию санитарной полиции сказала мистрис Джордж, надувая губы с недовольным видом, но как будто извиняясь. – Санитарный чиновник требовал, чтобы труп не оставался с нами в одной комнате. – Наступила минутная пауза, и Селина погрузилась в размышления, затем не без некоторого презрения в тоне продолжала: – Надо признаться, что труп Джорджа был довольно жалкий, но я, все таки, не щадя денег, похоронила его на премию за страхование его жизни. Ни одна душа не скажет, чтобы я не сделала всего, что следует, да еще и самым приличным образом, хотя он далеко не был таким мужем, каким мог бы быть, мистер Понтин. Поверьте, не был… помяни его Господи!.. да, не было не был… и вы, сударыня, знаете очень хорошо, что я говорю только одну святую истину, так что не советую вам перечить мне с вашею обычною наглостью!
Последние
