Я, Мона Лиза. Джинн Калогридис

а заодно и свою. Родившись в знатной семье, она получила хорошее образование, читала на итальянском и латыни (по ее настоянию и меня обучили обоим языкам) и обожала поэзию. Она прекрасно знала все культурные сокровища города и очень мучилась оттого, что болезнь не позволяет ей разделить эти знания со мной. Поэтому, когда ярким декабрьским днем представилась возможность, мы взяли карету и, проехав по Старому мосту, Понте Веккио, направились в сердце Флоренции.

      Было бы правильнее проехать по виа Маджио до ближайшего моста, Санта-Тринита, но я бы тогда не смогла полюбоваться чудесным зрелищем. Понте Веккио обрамляли бесчисленные лавочки золотых дел мастеров и художников. Каждая из них открывалась на проезжую часть, и владелец выставлял перед входом свой товар. Мы нарядились в плащи, отороченные мехом, чтобы не замерзнуть, а Дзалумма, кроме того, закутала мать в несколько толстых шерстяных одеял. Но я была чересчур возбуждена, чтобы ощущать холод. Высунув голову из окошка кареты, я с открытым ртом рассматривала золоченые брошки, статуэтки, пояса, браслеты и карнавальные маски. Я глазела на мраморные бюсты богатых флорентийцев, на незавершенные портреты. Раньше, как рассказывала мать, этот мост служил домом для дубильщиков и красильщиков тканей, которые сбрасывали ядовитые отходы прямо в реку Арно. Медичи воспротивились такому порядку. В результате река почти совсем очистилась, а дубильщики и красильщики теперь работали в специально отведенном для них районе города.

      По дороге к собору наша карета остановилась ненадолго на широкой площади перед внушительной крепостью, называвшейся Дворцом синьории, где встречались приоры Флоренции. На выступающей стене соседнего здания была нарисована гротескная фреска, изображавшая повешенных. Я ничего о них не знала, кроме того, что их называли заговорщиками Пацци и они воплощали зло. Один из заговорщиков, маленький голый человечек, уставился выпученными и ничего не видящими глазами на меня – мне даже стало не по себе. Но больше всех меня заинтриговало изображение последнего из повешенных. Оно отличалось от остальных тонкостью исполнения и убедительностью; полупрозрачное затенение передавало горе и раскаяние измученной души. И оно не выглядело плоским, как остальные, обладая тенью и реальной глубиной. Казалось, если протянуть к стене руку, то дотронешься до остывающей плоти.

      Я повернулась к маме. Она не сводила с меня внимательных глаз, хотя ни словом не обмолвилась ни о фреске, ни о причине, по которой мы здесь задержались. Я впервые оказалась на площади, впервые мне было позволено так близко увидеть повешенных.

      – Последнего нарисовал другой художник, – сказала я убежденно.

      – Леонардо из Винчи, – ответила мама. – Его мастерство потрясает своей утонченностью. Он, как Бог, вдохнул в камень жизнь. – Она кивнула, явно довольная моей способностью распознать истинное в искусстве, и махнула вознице, чтобы тот трогал.

      Мы отправились на север, на Соборную площадь.

      Прежде чем войти в собор, я внимательно рассмотрела барельефы Гиберти на