Я, Мона Лиза. Джинн Калогридис

все гораздо серьезнее. Они хотят нас уничтожить.

      – Уничтожить всю семью?

      Лоренцо вновь обратил на него взгляд.

      – Тебя. Меня. Боттичелли. Верроккио. Перуджино. Гирландайо. Все то, чем является Флоренция.

      Леонардо открыл было рот, собираясь спросить: «Кто? Кто намерен это сделать?» – но Великолепный поднял руку, призывая его к молчанию.

      – Ступай завтра на площадь. Найди третьего убийцу. Я хочу лично допросить его.

      Они договорились, что Лоренцо заплатит Леонардо символическую сумму за «заказ» – эскиз повешенного Бернардо Барончелли, так как в дальнейшем, возможно, этот эскиз превратится в картину. Таким образом, Леонардо мог честно отвечать, что пришел на площадь Синьории потому, что Лоренцо де Медичи понадобился рисунок; он совершенно не умел лгать, а увиливать от ответа было ему не по душе.

      Стоя на площади холодным декабрьским утром, когда Барончелли принял смерть, Леонардо внимательно всматривался в лицо каждого мужчины, проходящего мимо, а сам все никак не мог забыть слов Великолепного: «Они хотят нас уничтожить…»

      Часть II

      Лиза

      XI

      Я всегда буду помнить тот день, когда мама рассказала мне историю убийства Джулиано де Медичи.

      Произошло это декабрьским днем через тринадцать с половиной лет после события. Мне тогда было двенадцать. Я впервые в жизни оказалась внутри великого собора и, запрокинув голову, любовалась великолепным куполом Брунеллески, пока моя мама, молитвенно сложив руки, шепотом рассказывала мне мрачную историю.

      Середина недели, утренняя месса давно закончилась. В этот час собор был безлюден, если не считать всхлипывающую вдову, что стояла на коленях у самого выхода, да священника, менявшего сгоревшие свечки на алтарном канделябре. Мы с мамой остановились прямо перед главным алтарем, где когда-то произошло убийство. Я любила слушать рассказы о приключениях и тут же нарисовала в своем воображении картину: молодой Лоренцо де Медичи с мечом наперевес взбегает на хоры и мчится мимо священников туда, где безопасно.

      Я повернулась, чтобы взглянуть на маму, Лукрецию, и потянула ее за вышитый парчовый рукав. Она была темноволосая, темноглазая, с такой безукоризненной кожей, что невольно вызывала мою зависть; она же сама, видимо, не сознавала, насколько прекрасна. Мама любила жаловаться на упрямые волосы, не желавшие завиваться, на слишком смуглую кожу и как будто не хотела замечать хрупкость фигуры, изящество рук, хорошие ноги и зубы. Я была не по годам развита, крупнее, чем она, с грубыми, тусклыми каштановыми волосами и не слишком гладкой кожей.

      – Что случилось после того, как Лоренцо убежал? – прошептала я. – Что стало с Джулиано?

      Глаза мамы наполнились слезами, она была, как часто повторял отец, слишком чувствительна, и расплакаться ей ничего не стоило.

      – Он умер от ужасных ран. Флоренция обезумела, каждый жаждал крови. Потом начались казни заговорщиков… – Она вздрогнула от воспоминания, не в силах договорить до конца.

      Дзалумма, стоявшая по другую