Не стреляйте в белых лебедей (сборник). Борис Васильев

т свалился…

      За разговорами не заметили, как по коридору мимо палат прошли двое; один прихрамывал, крепко налегая на палку.

      Он был немолод. От хромоты в левой ноге чуть сутулился и при ходьбе привычно выносил вперед правое плечо. Морщины избороздили до черноты загорелое лицо, и особенно много их набежало возле глаз, словно человек этот всю жизнь смотрел против ветра.

      Он шел, стараясь без стука ставить палку, а впереди беззвучно летела девчонка-сестра, от бьющей через край энергии выворачивая по-балетному носки матерчатых тапочек. У операционной остановилась:

      – Посидите.

      Боком скользнула в дверь, а он осторожно присел на краешек стула, поставив между ног палку.

      Как все здоровые люди, он был чуть напуган больничной тишиной: стеснялся сесть поудобнее, скрипнуть стулом, поправить сползавший с плеча тесный халат. Стеснялся своего здоровья, стоптанных башмаков из грубой кожи и тяжелых рук, сплошь покрытых ссадинами и порезами.

      – Иван Трофимыч?.. – Моторист опять вылез в коридор.

      – Петр? – шепотом удивился Иван. – Ты чего тут?

      – Аппендикс вырезали, – не без гордости сообщил моторист, садясь рядом. – Флегмонозный.

      – С Федором-то беда какая… – Иван вздохнул.

      – А что случилось?

      – Запань у Семенова лога утром прорвало. Не знаю, откуда вода пришла, а только рвануло троса, и понесло лес в Волгу. А тут – ветер, волна. Треск стоит – голоса не слышно. Ну, все кто куда: с лесом не пошутишь.

      – Ай-ай-ай!.. – опечалился моторист. – И много ушло?

      – Да нет, немного. Аккурат мы воз навстречу вели, к «Немде» цеплять. Пиловочник сплошь, двести сорок метров. Ну, увидал я: лес в лоб идет…

      – Буксир топором да к берегу! – сказал моторист. – Затрет бревнами – «мама» сказать не поспеешь.

      Иван улыбнулся.

      – А я по-другому рассудил. Плот только сплочен, троса добрые, а ширина в этом месте невелика: развернул, корму в Старую Мельницу сдал – там камни, уязвил прочно. А катерок свой за мысок спрятал. Знаешь, где малинники?

      – Ну?

      – Ну и сдержал лес, не пустил в Волгу-то, на простор.

      – Ишь, сообразил! – завистливо вздохнул моторист. – Премия, поди, будет, благодарность…

      – Благодарность, может, и будет, а вот помощника уж не будет, – вздохнул Иван. – Как ударило нас первой порцией – троса запели, а Федора на бревна сбросило. Выловили, а рука на жилах висит.

      – Оклемается, – уверенно сказал моторист. – Мужик здоровый. Да и доктор молодец: меня пластал – любо-дорого.

      Стемнело, когда из операционной вышел доктор. Увидев его, моторист трусливо юркнул в палату. Скрипнув стулом, Иван встал навстречу, но доктор опустился рядом, и Иван, постояв немного, тоже присел. Он стеснялся начинать разговор, а доктор молчал, медленно разминая в пальцах папиросу.

      – Перелом позвоночника, – сказал он, прикурив и глубоко затянувшись. – Скверное дело, капитан.

      – Долго пролежит? – тихо спросил Иван, плохо представляя, что это значит.

      – Всю жизнь. – Врач курил жадно, изредка разгоняя рукой сизые клубы дыма. – Всю жизнь, капитан, какая осталась…

      – Трое детей… – невольно вырвалось у Ивана.

      – Что?

      – Трое детей, – повторил Иван и опять встал. – Старшему – двенадцать, не больше…

      Доктор молчал. Вспышки папиросы освещали его осунувшееся лицо и капли пота на лбу.

      – Рыбки можно ему?

      – Рыбки? – переспросил врач. – Фруктов хорошо бы. Витамины, понимаешь?

      И опять замолчал. Иван постоял немного и, тихо попрощавшись, похромал к раздевалке.

      В раздевалке он сдал халат и в обмен получил потрепанный рабочий пиджак. Пожилая гардеробщица полюбопытствовала насчет Никифорова, и он сказал ей, что дело Федора плохо и что у него трое детей. Гардеробщица, вздыхая и сокрушаясь, отперла уже по-ночному заложенные двери, и он вышел на темную окраинную улицу поселка.

      Он привычно свернул вниз, к пристаням, но, пройдя немного, остановился. Посмотрел на часы и, быстро перекидывая палку, враскачку зашагал по узкой крутой тропинке от угла и громко постучал палкой по запертой калитке.

      Сквозь надрывный собачий лай послышался сиплый со сна голос:

      – Кого нелегкая?

      – Это я, Бурлаков. Открой, Степаныч, дело к тебе.

      – На место, дармоед!.. – В щели чуть приоткрытой калитки показалась осанистая фигура. – Что за дело?

      – Яблоки у тебя есть, Степаныч?

      – Яблоки?.. – Хозяин неожиданно тоненько захохотал. – Какие тебе яблоки в июле, старый пень?

      – Понимаешь, Никифоров в больнице. Доктор фрукты велел…

      – В больнице?.. – Хозяин задумался. – В больнице – это другое дело. – Он распахнул калитку. – Шагай, Трофимыч. Осторожно, приступочка тут.

      Вслед за Степанычем Иван поднялся на