Маяк Петра Великого. Олег Мушинский

казалось, что да. Бабка первым делом отыскала лопату и решительно направилась к туалету. Она подступила к этому невзрачному домику с таким энтузиазмом, с каким, наверное, начинающий археолог раскапывал в свою первую гробницу. Вот только сокровищ там не оказалось.

      Отставив лопату к стене, бабка окинула взглядом двор и с не меньшей решимостью переключилась на кусты смородины. Те мирно соседствовали с сорняками у забора, и в темноте я не мог разобрать, где начинались одни и начинались другие. Бабка, подсвечивая себе лампой, начала шерстить исключительно смородину. Я ждал. Бабка шуршала в зарослях не меньше четверти часа, и нашла там свой радикулит. Так и уползла в дом, согнувшись, ведьма старая.

      Едва она скрылась в доме, в небесах окончательно потемнело, загремело и налетел такой ветер, что я запросто мог улететь в Берлин своим ходом и даже поспел бы к финалу.

      С каждым новым шквалом мне казалось – вот теперь точно унесёт! Вместе с крышей. Я уж, грешным делом, представлял себе завтрашние заголовки в газетах: «Ефим Кошин летал по небу будто ангел». Или не ангел. В своем черном плаще я бы, скорее, сошел за беса, да и бабка моя всегда про меня говорила: «худой как чёрт». В общем, это зависело от зубоскальства газетчиков.

      Могли бы, к примеру, и такое написать: «Ефим Кошин проплыл рекордную дистанцию на крыше сарая». Дождь такой хлынул, будто бы кто-то наверху решил, что настало время второго потопа и этот дождь – единственный, кто отвечал за его водоснабжение. Поливал так, что я подчас чувствовал себя не только пловцом, но и ныряльщиком. Особенно ближе к утру. Помнится, за день до этого я читал в газетах про американский экипаж, который вместе со своим воздушным шаром упал в море, и газеты от души позубоскалили над едва не утопшими воздухоплавателями, так сказать, наглядно показав, что было бы, попадись я им на карандаш.

      Вот чего бы они точно не написали, так это: «кража столового серебра у Фроловых раскрыта». Вор, к сожалению, не воспользовался возможностью вернуться под шумок за добычей. То ли затаился, то ли махнул рукой на столь скудный улов. Когда буря утихла, а на востоке забрезжил рассвет, я стёк с крыши на улицу.

      Рядом, словно бы из ниоткуда, возник городовой Матвеев.

      – Рановато ты, – сказал он. – А хотя какая разница? Не придет он. Хотел бы, давно бы наведался.

      – Что значит: рановато? – удивился я, и обернулся.

      На востоке было темно. Должно быть, я принял за рассвет последнюю молнию уходящей бури, но лезть обратно, на мокрую крышу, не было никакого желания. В борьбе с собственной совестью я положился на монетку. Подбросил, поймал – выпала решка, и я махнул рукой.

      – Да, наверное, – сказал я городовому. – Тоже думаю, что не придет, но вы с ребятами всё-таки присматривайте за домом. Мало ли что.

      Матвеев кивнул. Мол, конечно, само собой.

      – Ну, тогда бывай, – добавил я, и побрел докладывать, что идея с засадой оказалась неудачной.

      . . .

      Тем временем над городом занимался настоящий