Командир Гуляй-Поля. Валерий Поволяев

языком и вздернул вверх большой палец правой руки: Семен не ожидал, что Махно может быть таким метким стрелком – похоже, что он способен из кривого ствола палить даже за угол дома и там находить цель.

      А ведь действительно из Нестора может получиться толковый батька – настоящий партизанский командир. Пока же Махно еще не был батькой – за него, как за батьку, никто не проголосовал. Хотя у Махно имелось то, чего не было в других…

      Даже когда его крестили в Гуляй-Поле, в местной церкви, на священнике неожиданно загорелась ряса. Случилась вещь неожиданная, загадочная, священник был так удивлен, что у него затряслись руки, и он не смог вовремя потушить рясу – выгорел целый кусок.

      Об этой истории в Гуляй-Поле каждый год вспоминают бабушки, судачат, перемывают косточки Нестору на разные лады.

      В юности Махно занимался экспроприацией – это модное нерусское словечко в ту пору прочно сидело во многих, даже самых неграмотных головах, – за что получил приличный срок на каторге, но в сибирские рудники Нестор Махно так и не попал – отсидел свое в Москве, в Бутырской тюрьме. Таким «боевым» прошлым в Гуляй-Поле также никто не мог похвастаться.

      Четвертый выстрел оказался у Махно пустым – он промазал. Спокойно выбил гильзу себе под ноги и проговорил ровным, лишенным всякого выражения голосом:

      – По-моему, этот патрон имел пороховой заряд, но не имел пули. – носком сапога он отбил от себя гильзу, уголок рта у него брезгливо дернулся. – Пуля выпала по дороге.

      – Все равно, Нестор Иванович, результат очень приличный даже для фронтовика, – проговорил Марченко, – не всякий окопник может таким похвастаться.

      Лоб у Махно покраснел.

      – Я же сказал – еще не вечер, – произнес он твердым тоном. – У меня есть еще один выстрел. Не вечер… Правильно поется в известном дамском романсе.

      С пятого выстрела он расколотил еще одну крынку – колючие рыжие осколки брызнули во все стороны. Пантюшка Каретников вновь захлопал в ладони:

      – Браво, батька!

      Махно отдал ему винтовку.

      – Стреляй. Твоя очередь.

      Пантюшка подхватил несколько махоток и, помыкивая что-то себе под нос, пополнил ряд выбитых крынок на «огневом рубеже» новыми.

      Отстрелялся он плохо: из пяти пуль только одна попала в цель. Брат его Семен презрительно сплюнул в сторону:

      – Ворона ты, Пантюшка!

      Тот нисколько не был обескуражен неудачей.

      – Ну и что? И на старуху бывает, дед наваливается – пробует дело сделать, а у него того… не получается. Так и у меня. Маху дал.

      Семен стрелял третьим – «огневой рубеж» даже пополнять не пришлось – семи крынок, которые стояли в тот момент среди битых глиняных осколков, вполне хватало для пяти метких выстрелов.

      Семен Каретников из пяти крынок расколотил только три – меньше, чем Махно.

      Марченко по первым двум хлопкам понял, что Семен Каретников отстреляется «фифти-фифти», не нашим и не вашим, как принято говорить в Гуляй-Поле – напрасно он навалился на своего братка.