Арбузовская крепость. Михаил Воронов

вы не попроситесь в богадельню? Ведь вам пора бы уж, кажется, успокоить себя. Богу бы там молились.

      – Ох, батюшка, не могу я! Был я уж и в богадельне – прогнали: очень пить стал.

      – Помилуйте, куда вам пить! Вы больны, вам лечиться нужно.

      – Болен, батюшка, да – болен… надо лечиться, – бормотал старик, наливая рюмку. – Вы на меня не сердитесь, батюшка, – обратился он ко мне, – не могу, очень уж люблю ее, проклятую!

      Он выпил, поцеловал донышко рюмки и затем бросился обнимать меня. На глазах старика стояли слезы.

      – Только вы у меня один добрый, – задыхаясь, лепетал сосед. – Все меня бросили, никому я не нужен, никто не пожалеет меня. Так, ровно тряпка какая ненужная, валяюсь без призору. Жена бросила, сын бросил, дочь бросила – все бросили! Но только бог меня не бросил, – оживившись, проговорил старик. – Не-эт, бог не бросил… Бог все не оставляет меня своей милостью. Я много пред ним грешен, много грешен, а он все не оставляет, все не оставляет меня. Он все не оставляет… Он? Бог-от… Не-эт, не оставляет… А они мне не нужны… Они мне не нужны… Жена думает, что я в ней нуждаюсь… Не-эт, шалишь! Ступай! ты мне не нужна!.. Воруйте вы с сыном, сколько вашей душе угодно, пропивайте, сколько вашей душе угодно, а вы мне не нужны… нет, не нужны…

      Старик совершенно захмелел; он едва держался на стуле.

      – Вы мне не нужны… ступайте ко всем чертям! – бормотал старик. – Вот Сашутку жалко… Сашутку жалко… А должна пропасть, должна пропасть… А жалко, очень жалко, вот как жалко! – Старик ударил себя кулаком по лбу. – Возьми у меня Сашутку, пристрой ее!.. Пристрой!.. Ты добрый человек?.. На!.. возьми ее… сбереги ее мне…

      Бедняк как-то бессмысленно поглядел на меня.

      – Нет, и тебе не отдам, потому все вы подлецы!.. Я вас всех знаю… я всех знаю… Вот вам что будет за Сашутку! – И старик погрозил кулаком. – Она у меня вот где, вот!.. – Бедняк указал на сердце. – Ни за что не отнимете Сашутку у меня! Ни за что! А пропадет, пропадет, – прибавил он, закрывая лицо руками, – пропадет… мать продаст, как подрастет, продаст, продаст!..

      Несчастный откинулся на спинку стула, заскрежетал зубами и потом тяжело захрипел; голова свалилась на сторону, лицо совершенно помертвело, грудь едва колыхалась.

      Я перетащил старика на кровать.

      – Зачем вы его поили-то? – упрекнула меня хозяйка, входя с самоваром. – Ведь ему один наперсток нужно – вот уж он и пьян.

      В этот же вечер я познакомился с женою и дочерью старика. Старушка много рассказывала мне о своем горе, повинилась в пристрастии к водке, которую, как говорила, она пьет поневоле, чтобы залить свою кручину, и долго-долго нашептывала мне о своей печальной участи, выбиться из которой, как она уверяла, нет никакой возможности. Видно было, что человеческая речь, какой я говорил с этими бедняками, сильно действовала на их загрубелые сердца. Участие, с каким я выслушивал грустную исповедь старушки, очень расположило ее ко мне, так что после каких-нибудь тридцати – сорока минут, которые мы провели в беседе, старушка, без всяких вызовов с моей стороны, принялась рассказывать мне свою жизнь.

      Передаю то, что сохранила моя память из этого рассказа.

      – В