Сажайте, и вырастет. Андрей Рубанов

Через пять дней. А пока добро пожаловать…

      2

      И вот я шагнул во внутренние объемы всемирно известного Лефортовского замка. Увидел светлую и широкую галерею, словно бы лишенную потолка: стены уходили высоко вверх. Никто не запретил мне вертеть головой, и я, бросив вокруг несколько торопливых взглядов, увидел четыре уровня, четыре ряда дверей. Вдоль рядов тянулись стальные помосты, огражденные с внешней стороны перилами. Натянутые поперек всего пространства стальные сети разрезали тюремную вселенную на несколько слоев. Необходимость сетки всем известна: не будь ее, тот или иной отчаявшийся узник однажды бросится с высоты вниз головой.

      На первом и втором уровне, рядом с дверями, в нескольких местах маячили фигуры в зеленом.

      По железным ступеням я – туфли с выскочившими языками, штаны норовят рухнуть, под локтем скатанный в трубу, вываливающийся матрас – поднялся на второй ярус. Железный настил здесь покрывала ковровая дорожка. Гул моих шагов улетал далеко в стороны и вверх. Шагающий сзади функционер в зеленой форме, наоборот, ступал совершенно неслышно.

      – Стоять, – сказали мне снова.

      На этот раз лицом к стене я повернулся уже безо всякого напоминания.

      Мощно, густо, в три отдельных слога, грянули стальные сочленения дверного замка. Эхо отдалось под сводами. Издалека слабо вскрикнул воробей – тот самый, что обязательно живет под крышей всякого обширного помещения. Птичий возглас повторился еще раз, и еще. То было приветствие новому постояльцу, или соболезнование, или просто короткое сообщение: беспокоиться не о чем, друг, – даже здесь, в каземате, можно не только жить, но и чирикать.

      Злых уголовников я не увидел.

      В камере оказалось пусто; очень светло, очень чисто и красиво. Каменный пол – коричневый, три пустые железные кровати – ярко-синие, стены – желтые. В ближнем углу, у входа, я опознал оригинальный приемник для нечистот, имевший вид конусообразной чугунной трубы, расширяющейся кверху до размеров среднестатистического человеческого зада.

      Я постелил матрас и рухнул. Чтобы не видеть сине-желто-коричневую красоту, отвернулся к стене. И сразу различил на ней маленькие буквы, выведенные авторучкой: Человек – это звучит горько. Ниже была подпись: Максим Гордый.

      Сейчас же лязгнула, открываясь, прямоугольная дыра в двери, «кормушка». Вертухай грянул всеми своими ключами об ее железную поверхность.

      Требует внимания, догадался я и поднял голову.

      – Все в порядке? – донеслось из отверстия.

      – Да. Все в порядке.

      – Лицом к стене лежать нельзя! До отбоя укрываться одеялом нельзя! Укрываться одеялом с головой нельзя! – сказал надзиратель подрагивающим голосом дисциплинированного хама.

      Я промолчал. «Кормушка» захлопнулась с варварским грохотом.

      – Эй, командир! – крикнул я. – Дай закурить! В ответ – ни звука. Свет и воздух проникали сюда через амбразуру