Noblesse oblige. Мемуары, эссе, новеллы. Владимир Брагинский

или Когда деревья были большими…

      Другая жизнь, а образы все те же:

      Шарманщик стар и попугай слезлив.

      И бремя счастья обжигает реже.

      Чем в те года, когда я был красив.

      Меня зовет давнишний полустанок,

      Где пыль не горькая и ноты сожжены,

      Где средь изысканных напевов итальянок

      Лишь недоступен только шепот тишины.

      И первый день припоминаю реже,

      Когда свистал непрошеный мотив:

      «Другая жизнь, а образы все те же —

      Шарманщик стар и попугай слезлив».

      Происходило это во времена оно. Когда многое было туманным и «деревья были большими».

      Кто знал, на пороге каких событий стоит моя жизнь?

      Кто знал, что там, творится в прошлом?

      Кто знал, что сулит нам будущее?

      Вопросы, они возникли позже, они и сейчас остаются вопросами.

      Но тогда…

      Тогда было тихое утро, ясное небо над головой и звенящие голоса леса.

      Тогда дача казалась мне Берендеевым царством, миром, полным загадок и превращений.

      Впервые приехал я на дачу…

      Нет, не припомню, честно говоря. Но до «фазенды» нашей надо было добираться по Казанской дороге, до станции «Быково», а оттуда уже на перекладных до искомого поселка. Вообще-то он был небольшим: лес, пруд, сельмаг, правление, словом, нехитрый набор советского быта-бытия.

      Однако разнообразило жизнь то, что собиралась шумная, вострая компания юных ребятишек, которые ездили на велосипедах, играли на «воображаемые» деньги и кушали с приусадебных грядок смородину, яблоки, клубнику и… капусту брокколи.

      Параллельно с нами существовало кропотливое племя цветоводов и огородников; о какие агро-споры вспыхивали между ними; какие урожаи они снимали со своих грядок и клумб!

      Помню, что настоящим праздником были дни, когда любители цветов и огородов приглашали нас в свои «фрукто-бары», снять «пробу».

      Дачи и участки требовали постоянного внимания, заботы, ухода, ремонта. Вся нагрузка ложилась на плечи отцов семейств; многие из них едва-едва перешагнули полувековой барьер. И многие из них хлебнули огненного лиха на полях сражений. Они были молоды, тогда, в «те баснословные года», в те «сороковые-роковые», и воспоминания о войне были для них живы и горячи, как, скажем, для нас сейчас живы воспоминания о перестроечном времени, когда мы все питали какие-то надежды.

      Так вот, я помню, как 9 мая наши «почтенные дачники» собирались вместе: на их пиджаках бликовали ордена и медали, их разговоры касались фронтовой дружбы, в них мелькали названия военных операций, фамилии маршалов и генералов, странные названия зарубежных городов.

      …Сейчас, из глубины будущего, бросая взгляд в прошлое, эти разговоры кажутся обыденными, а тогда все казалось странным и услышанным в первый раз, необычным, как было необычно само по себе существование государства Израиль.

      Оно, это