Ф. Даниэль Кельман

белая.

      – Но это не невозможно.

      – Нет, не невозможно.

      Мы оба молчим. Синяя сторона готова. И зеленая.

      – Но он мог бы, – говорит Легнер.

      – Однако не свершит.

      – Этого нам знать не дано.

      – Нет, – соглашаюсь я и откладываю собранный кубик. – Не дано.

      Раньше я частенько стоял перед зеркалом и с холодной яростью убеждал себя, что выгляжу недурно. Лицо у меня симметричное, кожа вполне приличная, рост достаточно высокий, грудь и подбородок широкие, глаза совсем не маленькие, да и фигура подтянутая. В чем же тогда дело?

      Сегодня мне кажется, что все это было лишь стечением обстоятельств. Нет никакой воли судьбы. И если бы я тогда решил спросить Лизу Андерсон как-то иначе или просто в другой день, все могло бы сложиться по-другому, и сейчас у меня, возможно, была бы семья, а я был бы метеорологом или редактором на телевидении.

      Лиза училась со мной в одном классе и сидела чуть в стороне от меня, впереди. Когда она носила короткие рукава, я видел покрывавшие ее руки веснушки, а когда в окна заглядывало солнце, его лучи плясали в ее гладких темных волосах. На то, чтобы подобрать нужные слова, мне потребовалось пять дней.

      – Не хочешь сходить в театр? Посмотреть «Кто боится Вирджинии Вулф»?

      – Кто боится… кого?

      Не то чтобы я любил ходить в театр. Я там скучал, там всегда было душно, а то, что произносили со сцены, – плохо понятно. Но кто-то сказал мне, что Лиза театр любит.

      – Это название пьесы.

      Она глядела на меня дружелюбно. Я не заикался, к тому же вроде бы не чувствовал, что заливаюсь краской.

      – Какой пьесы?

      – В… театре.

      – Что за пьеса?

      – Если посмотрим, узнаем.

      Лиза рассмеялась. Все шло хорошо. От облегчения рассмеялся и я.

      Она посерьезнела.

      С моим смехом и впрямь было что-то не так. Я нервничал, и он звучал несколько громче и звонче, чем следовало. Я тут же постарался это исправить и засмеяться как положено, но вдруг понял, что забыл, как это делается. Когда до меня дошло, как странно звучит мой хохот, я все-таки покраснел: кожа моя загорелась. Чтобы избежать неловкости, я снова рассмеялся, но вышло еще хуже, и я внезапно осознал, что стою перед Лизой, пялюсь на нее и продолжаю гоготать, а сам при этом наблюдаю за тем, как, гогоча, стою перед ней, все так же пялюсь и дальше гогочу. Румянец обжигал мне щеки.

      Сегодня, к сожалению, не получится, сообщила Лиза.

      – Но ты же только что…

      Ей очень жаль, продолжила она, но она только что поняла, что сегодня у нее нет времени.

      – Вот жалость, – хрипло произнес я. – А завтра?

      Она промолчала, а потом ответила, что, увы, завтра тоже не получится.

      – Послезавтра?

      Как ни печально, в ближайшие несколько недель она будет очень занята.

      После этого я едва решался взглянуть на нее сзади. Но не мог помешать ей являться мне во снах. В них она была мила со мной, на все согласна и ловила каждое мое слово. Мы то блуждали вдвоем по лесу, то лежали рядом на лужайке, то оказывались в комнате, где