Старое вино «Легенды Архары» (сборник). Александр Лысков

бы не ты, Олька…

      А городской народ шептался по углам, и опять всё о том же: отчего не обнаружила Пречистая достаточной силы?

      Сошлись наконец на мысли, будто и потому ещё Богородица город оставила без подмоги, что не было в нём для неё достойного пристанища – благолепного храма в её честь! Без своего-то угла каково? Вот и не задержалась. А теперь с этими нехристями разве выстроишь? Они и старое-то всё до основания…

      Как в воду глядели.

      Первого мая был взорван один храм. За ним вскоре разрушили и остальные.

      Не тронули только невзрачную кладбищенскую молельню.

10

      Ненапрасно болела душа отца Михаила об Олиной судьбе.

      Жизнь девочки с приходом новых властей стала складываться в утеснениях.

      Те же дети, что вместе с Олей совсем недавно восхищались чудесным видением над городом и горевали после ареста отца Михаила, теперь проходу не давали «глазастой» и «чокнутой». Дразнили. Захватывали в плен и принуждали смотреть на какое-нибудь причудливое облако. Нарекали облако именем святого и кривлялись.

      Она вырывалась, уходила молча с опущенной головой, но никогда не плакала, не обижалась на бывших друзей.

      Вовсе отступились от неё товарищи по дворовым играм после того, как ей было отказано стать пионером.

      Она и не навязывалась.

      Теперь после уроков шла она в церковь на Смольном кладбище. Пребывала там допоздна. Домой не хотелось. Там мама вечно в досаде, совсем с ума сошла: только перекрестись, сразу мокрой тряпкой со всего размаху…

      – Сдалась тебе эта религия! Сколько из-за неё натерпелись!..

      Это она про отца. Он, христолюбивый воин, вернулся из плена весь больной. Зинаида Ивановна проклинала его за добровольческий порыв, а он шёпотом, пока матери нет, наговаривал дочке: «Хорошая ты у меня растёшь. Такой и оставайся. Только помалкивай. На глаза не лезь. А то они меня-то, видишь, во что превратили?»

      Скоро отец умер. И некоторое время спустя соседка донесла матери, что «твою Олю с безумной Евпраксией видели. Она у неё теперь в поводырях».

      Мать устроила судилище. Била. Заставляла ходить в школу. Тогда Оле уже было шестнадцать лет, и она ушла жить в хибарку к юродивой Евпраксии.

      Мать пыталась вернуть – не смогла даже силой…

      Когда блаженная померла, Оля стала в лачужке хозяйкой, а в церкви – прислужницей. Убирала, зимой печь топила, стряпала в трапезной. Пела в хоре. Потом приняла постриг и в иночестве стала зваться Ириньей.

11

      В тридцатых годах враждебная жизнь заклубилась и вокруг этого невзрачного храмика. На паперти комсомольцы танцевали фокстрот. Обклеивали кирпичную ограду газетами «Безбожник». Били стёкла.

      Но вот грянула война с немцами, и всё изменилось.

      Уже за первый месяц боёв скопился в душах страждущих женщин заряд вселенского горя, и, словно ударом молнии прошило, вспомнили они о Боге, произошло озарение.

      Которую из городских женщин первой повлекло в низенький, убогий храм на кладбище Смольного Буяна, теперь уже не сказать, да