Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма. Анна Лёвенхаупт Цзин

совместного проживания, не имея при этом никаких заведомых установок. Они показывают нам, какие здесь могут возникнуть истории. Для целей этого исследования мне, впрочем, требовались не организмы как объединяющиеся элементы. Мне нужно было рассмотреть соединение способов жизни, а также способов бытия неживых участников систем. Не человеческие способы бытования, подобно человеческим, меняются исторически. Для живых существ видовая принадлежность – лишь начало разговора, но этого мало: способ жизни – постоянно возникающие новые результаты соприкосновений с другими видами. Эта мысль делается очевидной, стоит лишь задуматься о людях. Грибная охота – способ выживать, но не общая для всех людей черта. То же верно и для других биологических видов. Использовать созданные людьми открытые пространства соснам помогают грибы. В ассамбляжах способы жить не только объединяются – они в них создаются. Мыслить в понятиях ассамбляжей – значит задаваться вопросом: как сборища иногда превращаются в «события», то есть во что-то большее, нежели простая сумма частей? Если история без прогресса – нечто неопределенное и разнонаправленное, могут ли ассамбляжи показать нам, какие в этом скрыты возможности?

      В ассамбляжах развиваются закономерности непреднамеренной координации. Чтобы заметить такие закономерности, нужно наблюдать за взаимодействием временны´х ритмов и масштабов в разнонаправленных способах жить, воплощаемых совместно. Как ни удивительно, таков, оказывается, метод, способный обновить и политическую экономику, и экологические исследования. Ассамбляжи втягивают политическую экономику в себя – и касается это не только людей. Сельскохозяйственные культуры живут не так, как их дикие собратья, тягловые лошади и охотничьи скакуны принадлежат к одному биологическому виду, но живут по-разному. Ассамбляжам не скрыться от капитала и государства, это пространства наблюдения за тем, как работает политическая экономика. Если у капитализма нет телеологии, нам необходимо знать, чт собирается воедино – не только в фабричных процессах, но и путем непосредственного соприкосновения.

      Другие авторы применяют понятие «ассамбляж» в иных значениях[32]. Определение «полифонический» может помочь в объяснении моего подхода. Полифония – музыка, в которой переплетаются самостоятельные мелодии. В западной музыке примеры полифонии – мадригал и фуга. Эти формы кажутся на первый взгляд архаичными и чуждыми многим современным слушателям, поскольку их заместила музыка, в которой композицию скрепляют воедино один ритм и одна мелодия. В классической музыке, вытеснившей барокко, целью было единство: это «прогресс» как раз в том значении, о котором я говорила, то есть объединенное управление временем. В рок-н-ролле ХХ века это единство воплощается в сильном ритме, созвучном биению сердец у слушателей; мы привыкли слушать музыку, у которой одна-единственная перспектива. Впервые приобщившись к полифонии, я как слушатель пережила откровение:

32

Некоторые социологи описывают этим понятием, скорее, фукианские дискурсивные образования (напр.: Aihwa Ong, Stephen Collier, eds., Global assemblages, Hoboken, NJ: Wiley-Blackwell, 2005). Подобные «ассамбляжи» распространяются в пространстве и отвоевывают себе место, они не формируются неопределенностью. Поскольку формирующие соприкосновения имеют для меня ключевое значение, ассамбляжи, в моем представлении, – то, что собирается вместе где бы то ни было, в каком угодно масштабе. Другие «ассамбляжи» – сетевые объединения, как в акторно-сетевой теории (Bruno Latour, Reassembling the social, Oxford: Oxford University Press, 2007). Сеть – цепочка связей, структурирующая дальнейшие связи; в моем случае комплексы объединяют способы бытия, без учета структуры взаимодействий. «Ассамбляж» эквивалентен понятию agencement у Жиля Делёза, что поддерживает разнообразные попытки расширить границы «социального»; мое применение этого понятия служит тому же.