Если бы я была королевой… Дневник. Мария Башкирцева

юный негодяй, вероятно, рассчитывал меня соблазнить. Фу! Ужас.) <…>

      Четверг, 18 мая 1876 года

      <…>

      Вот уже три дня меня преследует новая мысль: мне кажется, будто я умираю. Кашляю, жалуюсь. Позавчера сидела в гостиной, было уже два часа ночи, и тетя торопила меня идти спать, а я говорила, что не все ли равно и что я, наверное, умираю.

      – Впрочем, – добавила я, – оно и к лучшему. Я не могу больше так жить, и, если вы не будете меня вывозить в свет, через полгода я умру.

      – Ах, – сказала тетя, – будешь так себя вести, и взаправду умрешь!

      – Вам же лучше, расходов станет меньше, не надо будет столько платить Лаферьеру![40]

      Тут я зашлась в кашле и откинулась на кушетке, к большому испугу тетки, которая так и вылетела из комнаты, чтобы я видела, как она рассердилась.

      Нет, послушайте, я только теперь начинаю понимать, что вчера произошло.

      <…>

      Я только хочу знать, я так далеко зашла потому, что люблю этого человека, или всякий дурак, если будет говорить мне о любви, сможет добиться от меня того же.

      Последнее более правдоподобно.

      Я благоразумная или сумасбродная, ханжа или вольнодумка, дура или умница? Понятия не имею.

      Пытаюсь понять, люблю ли я это заблудшее, испорченное, погибшее существо.

      <…>

      Мне его жаль…

      Да, но вчера! Почему он так ужасно себя повел!

      Я внутри вся еще дрожу и с ума схожу, как подумаю, что могло произойти, если бы я не читала самых гадких романов Дюма.

      Ох, ну как же так, вот я пишу, и руки дрожат. Я оскорблена и в таком мучительном изумлении, что не понимаю больше сама себя.

      Другой человек повел себя – со мной! – так дерзко! Со мной, со мной – со сгустком гордыни! Которую мама и тетя считают ангелом по уму и твердости и бесом по упрямству и гордыне!

      Господи, если бы я могла плакать! Что за жалкая, ничтожная моя жизнь! Лучше умереть. Видите, до чего я дошла.

      Как я себя люблю! Ни над чем не умиляюсь так, как над своим несчастьем! Слово неудачное, никакого несчастья еще нет… Господи, сжалься надо мной! Дай мне все забыть, потому что я уже простила.

      Грудь у меня стеснена, голос сник, лицо мертвое. Хорошо, что там была тетя, а не Колиньон. <…>

      Ах, Господи, Господи, Господи, дай мне забыть! Это было грязно, это было стыдно, это было отвратительно! Хотя, с другой стороны, я довольна, потому что теперь у меня есть повод всех презирать.

      Пятница, 19 мая 1876 года

      <…> Доложили о приходе графа Антонелли, я была еще одна, потому что тете взбрело в голову после Санта-Марии Маджоре осматривать Пантеон. Сердце у меня билось так сильно, что я боялась, что его стук будет слышен, как пишут в романах. Он сел рядом со мной и попытался взять меня за руку, но я ее сразу же отняла. Тогда он сказал, что он меня любит, я с вежливой улыбкой его отстранила.

      – Сию минуту вернется тетя, – сказала я, – наберитесь терпения.

      – Мне столько нужно вам сказать, – проговорил он: позавчерашнее явно его смущало.

      – В самом

40

Лаферьер – модный парижский портной.