О войне и победе. Федор Абрамов

(он подобрал ее возле убитого бойца). Но взвалил, конечно, отнюдь не из соображений хозяйственной озабоченности. Кругом все гремит, грохочет, пули свистят над головой, а у тебя всего-навсего игрушечный пистолет. Ну как тут не ухватиться за винтовку!

      Зимы в лощине нет. Зима не успевает засыпать лощину снегом. Валяются убитые, раненые.

      – Долиной смерти идем, – пояснил Анохин. – Но главные бои там, – он указал на опушку леса на горизонте. – За противотанковый ров. А это подход – и он, гад, день и ночь лупит. Много тут народушку полегло.

      Из-за поворота показались раненые. Трое. Бредут след в след. Первый в валенках, и, несмотря на грохот кругом, было слышно, как под ногами его чавкает черное крошево.

      – Ну как, товарищи, – спросил бодрым голосом Анохин, – всыпали немцу?

      – Ему всыплешь. Он, сволочь, во рву окопался, а ты на брюхе к нему по голому болоту: каждая кочка срыта…

      Анохин достал из сумки газету.

      – Вот, товарищи, наша боевая армейская. Свежая.

      – Эх, – вздохнул раненый в валенках. – Бумажка-то свежая, да что в нее завернуть? – И он с намеком посмотрел на Александра Дмитриевича.

      Александр Дмитриевич вынул изо рта окурок. Это было последнее, что осталось у него от двух заверток, отсыпанных ему бойцами заградотряда.

      – Да, – сказал мрачно второй раненый. – Думал, хоть на передовой накурюсь досыта да нажрусь. Хрена с два! По сухарю мерзлому в зубы воткнули – штурмуй немца.

      – Ты из какой части? – вдруг строгим, не своим голосом спросил Анохин. – Откуда у тебя эти разговорчики?

      – Да я что, товарищ командир… Я ведь это к примеру…

      – Ладно, иди, – сказал Анохин. – Да когда до госпиталя доберешься, почитай нашу армейскую. Там все объяснено насчет положения.

      А когда раненые остались позади, Анохин, все еще хмурясь, сказал:

      – Политико-воспитательная работа у Андронова хромает. Надо будет подсказать.

      Кустики – все-таки защита – кончились. На мгновенье Александр Дмитриевич увидел черную, распаханную войной равнину, белое пятно зимнего леса, опаленного красными вспышками. Разорвавшаяся вблизи мина засыпала его землей. Пригибаясь, тяжело дыша, он нырнул вслед за Анохиным в траншею.

      Рядом с этой траншеей была еще траншея, потом траншеи соединились вместе, потом распались на бесконечное множество разных ходов сообщений. Но Анохин шел уверенно. Он тут был свой человек. И среди бойцов и командиров, которые попадались им навстречу, у него оказалось немало знакомых.

      – А, товарищ младший политрук, опять к нам со своим бумажным войском!

      – А центральных газеток нету?

      – А правда это, нет, говорят, зоосад бомбой накрыло и все звери разбежались? Льва на Невском видели?

      – А как насчет хлебной прибавки в городе? Всё сто двадцать пять?

      В узком проходе, у землянки, где раненым оказывали первую помощь, они натолкнулись на фотографа армейской газеты – худющего небритого еврея в