Глянь на небо. Рассказы. Татьяна Авлошенко

от восхода к закату. Но когда слабым и дряхлым становится оно, и еле тащится по небу, древний бог просыпается. Он трубит в рог, созывая своих слуг на дикую охоту, и, заслышав этот зов, поднимаются волкодлаки, чья Тропа пресеклась. Серыми тенями несутся они над землей и морем от полуночи к полдню, и так стремителен бег их, что холодный ветер поднимается и летит вслед за стаей, и боязливо слушают люди вой дикой охоты.

      Бег-полет, бег-песня. Среди обогнавших ветер серых теней, будто и сам стал тенью – настолько быстрым, легким и свободным сделалось тело.

      Ахнул, расступившись, лес. Стая вильнула лохматым хвостом и – вниз с обрыва. Нет преград для дикой охоты. По воде ли, по воздуху бежит она ровно по тверди.

      Ждан повалился на землю в двух шагах от обрыва. Вкусно куснул всей пастью снег. Арх! Хорошо! Воля!

      Лениво подтянул сладко ноющее, помнящее пьянящий безумный бег тело к краю кручи. Там, внизу серые тени летели к деревне. Взгляд привычно отыскал нужную крышу. Из беленой трубы дым идет. Устинья, верно, хлебы ставит. Волчий нос втянул воздух. Нет, не учуять запаха. Далеко, да и холодный ветер сносит его в сторону.

      Устинья… С того дня, как вытащил из топкой болотной елани польстившуюся на подснежную клюкву девушку, всё по-другому. Прежде Ждан весело жил, вольно, на людей не глядел. Нынче что ни день, то в деревню по своему же следу торопится.

      Старый Михей – уж не он ли сейчас мимо мохнатой тенью мелькнул? – говорил: не гоже волкодлаку с людьми знаться. Они, последыши, только и ждут случая оборотня сгубить. Но как быть, коли нужней воды ключевой Устинья стала, краше полной луны, милее лесной волюшки?

      Может, и вправду в деревню жить уйти?

      – Здравствуй, Устиньюшка. Дай-ка помогу.

      Сильная рука ухватилась за дужку ведра, приподняла, не ставя, перенесла за край колодца.

      Устинья пододвинула свои бадейки, но парень наполнять их не спешил, так и стоял с общинным ведром, девушке улыбался.

      – Постой со мной, красавица.

      – Что помог, Игнат, благодарствуй, но недосуг мне нынче, хлебы печь надобно.

      Отобрала ведро, сама бадейки наполнила.

      – Со Жданом-то стояла.

      – То сама знаю.

      – Люди про него плохое говорят.

      – Неужто ты, Игнат, то, что бабы у колодца языками треплют, слушать стал?

      – В церковь не ходит.

      – Сам-то помнишь, когда в последний раз там был?

      – В лесу один живет, бирюк бирюком. Неужто, коли свататься станет, в чащу за ним пойдешь?

      – Пойду.

      – Погубит он тебя!

      – Не говори дурного, Игнат, рассержусь!

      Повернулась – коса тяжелая по спине хлопнула – коромыслице на плечо вздела и пошла. И чем только взяла? И красивей ее в деревне есть, и богаче, а вот не любы. Одна Устинья нужна. Единственная. Жизни за нее не жалко.

      У колдуна изба темная, травами сухими, зельями