Ах, уж эти мужики! Что бы вы без нас, женщин, делали…. Василий Лягоскин

мужчина пришел к оракулу с намерением посрамить его. С воробьем в кулаке и вопросом: «Что у меня в руке – живое, или не живое?».

      – Ага, – перебила его нетерпеливая Дуняша, – живое – если выпустить воробья, и мертвое, если посильнее сжать кулак! У нас тоже была такая сказка.

      – Дальше, – перебила ее венецианка, – давай, парень, разродись моралью басни.

      Пигмалион «разродился» – опять без всяких рифм:

      Полно, голубчик!

      Ведь от тебя самого зависит,

      Живое оно, или неживое

      – Вот! – опять первой воскликнула Пенелопа, заставив вскочить царя с ложа, – понятно?

      Все (включая самого Пигмалиона) дружно замотали головой, и уставились на царицу Итаки. И та торжествующе засмеялась.

      – Никто – ни боги, ни колдуны нам не помогут. Только мы сами в состоянии взять себя за шиворот, и забросить обратно – в грот, где нас уже заждался Витя. Согласны?

      – А что бы можем? – в устах русской княгини этот вопрос прозвучал непривычно жалобно.

      – Я могу станцевать! – пискнула прежде других арабская принцесса.

      Валентина вполне ожидаемо, хотя и непроизвольно, скомандовала:

      Так поди же, попляши!

      Она сама вплела в этот танец собственные надежды, и любовь к далекому, заждавшемуся ее мужу. Как и другие красавицы тоже. И один «красавец». Душа Пигмалиона не выдержала натиска чувств, которыми сейчас щедро одаривали мир его новые, непрошеные знакомые. Он – как когда-то Кошкин – «заразился» волшебством танца, добавил в него, а значит, и в окружающее пространство свою энергию. И эта капля переполнила какую-то чашу, полную чуда; в мир щедро плеснуло, прежде всего, на застывшую в своей молочно-лунной красоте статую. Безжизненные многие годы глаза Галатеи вдруг зажглись огнем; а мрамор, который должен был осыпаться пылью при малейшем движении, стал теплым и мягким. Руки этой красавицы протянулись к возлюбленному; она явно готова была тоже закружить в танце. Но не успела – Пигмалион сам шагнул к ней без всякой команды со стороны, и заключил ее в объятия. И было это объятие настолько теплым, и убаюкивающим; усмиряющим неистовую энергетику пляски, что Валентина невольно закрыла свои глаза (которых, вообще-то здесь, в эллинском царстве, не было). Закрыла со словами из басни:

      Со светом Мишка распрощался,

      В берлогу теплую забрался,

      И лапу с медом там сосет,

      Да у моря погоды ждет…

      – У моря, – улыбнулась Валентина, обнимая Галатею покрепче, – у самого Средиземного моря!

      – Блин, Валя, – воскликнула дернувшаяся в руках «Галатея»; воскликнула голосом любимого мужа, – ну, я еще понимаю – расцарапать спину до крови ногтями. Сам люблю тебя так же сильно. Но чем ты теперь меня?!

      Валентина, а с ней еще пять женских сущностей в изумлении не только сами вскочили на ноги, но и подняли не такого уж легкого Кошкина. И принялись вертеть его; прежде чем прижать к необъятной