Полёт попугайчика. Евгения Мелемина

не то… не легат, не лавагет… Кто же ходит перед ним в обличие Кита Хогарта? Кто держит его на изнуряющем солнце и слепит львиными мордами?

      Прелат?

      Нет, это что-то совершенно другое. Думай, Томми, думай. От этого зависит все –  жизнь в пыльном походе к северным германским горам. Думай, иначе в самый ответственный момент порвется ремешок калиги, и ты грохнешься на землю, не успев прикрыться щитом, и короткий меч выпадет из руки, а германский топор войдет точно между глаз и с хрустом, раскачавшись, выйдет обратно,  с пылающим алым острием…

      Кто он? Легионер? Нет… Центурион? Декурион?

      Алый плащ.

      Подсказка была в пьесе Минди. Вспомни, Томми, иначе…

      Жара, какая жара сегодня в Риме…

      Так тяжело думать, так тяжело напрягать память… И вдруг Томми осенило: ну конечно же! Децимация! Вот и выход из сложившегося положения. Каждому десятому – снести голову одним взмахом меча.

      И все будет хорошо. Раскроются германские горы, топор останется в мозолистой руке, Томми не потеряет свой меч, а принцепс накинет на раздражающие золотые морды спортивную куртку, и станет спокойно, прохладно и тихо.

      Солнце погасло.

      Томми открыл глаза. Видимо, за окном ночь, все еще ночь, а он никак не может выпутаться из долгого изнуряющего сна, наполненного бредом по милости высокой температуры.

      К трем часам она обычно поднимается под сорок. Быстрее бы все закончилось, подумал Томми, брезгливо сбрасывая влажное от пота одеяло.

      Некоторое время он лежал на спине, наслаждаясь прикосновением свежего воздуха к коже, а потом замерз и пришлось поднимать чертово промокшее одеяло, переворачивать и пытаться согреться.

      Томми надеялся, что матери не придет в голову заявиться с инспекцией, горячим чаем и парой пилюль. Она неизменно сопровождала эти визиты пояснением:

      – Я не сплю из-за тебя третью ночь. У меня жутко болит голова. Доктор запретил мне нарушать режим сна, потому что бессонница влияет на мое давление…

      – Прости, – хрипел Томми, страдая от чувства вины.

      – Ничего, – говорила миссис Митфорд, – ты мой милый мальчик, ты заболел, я готова умереть от  головной боли, но буду рядом.

      – Не надо умирать. – Томми сворачивался в клубок. – Иди спать.

      Он старался, чтобы этот совет прозвучал ласково, но про себя кричал: «Вали спать, черт бы тебя побрал! Не издевайся ты надо мной, старая сука!»

      – Я посижу с тобой, – отвечала миссис Митфорд. – Ничего.

      Томми скрипел зубами.

      Угораздило же так простудиться. К досаде за собственный идиотизм,  который подсказал отличную идею: щедро смочить грязные джинсы ледяной водой из реки и после шататься в таком виде по городу, прибавлялся стыд за произошедшее в кинотеатре.

      Стыд и скрытое, робкое чувство, нашептывающее: ну и что плохого, Томми? Что такого страшного в том, что твой бред наполнен одним Китом Хогартом?

      Хогарт фигура примечательная, ты так долго хотел дружбы с ним, ты ходил на эти чертовы тренировки и часами пялился на то, как он бегает по полю.

      Зачем