Принуждение к любви. Александр Звягинцев

бог и не дает красавицам ничего, кроме красоты, а особенно ума и воображения, чтобы они не кончали жизнь самоубийством, глядя на себя в зеркало.

      – А другие?

      – Какие – другие?

      – Ну, те, которые не впадают в грусть при виде красоты?

      – А-а, эти… Эти бездушные скоты впадают в жестокое сладострастие и хотят только полапать недостижимый идеал своими грязными лапами. Поиметь они его хотят. Любой ценой. Вот такие дела, мальчуган.

      – Так, значит, я прав, и нам с тобой повезло!

      – Еще как! – хмыкнула Разумовская. – А то было бы у тебя со мной прямо по анекдоту – трахаю и плачу. Так что у нас, у тех, которые не красавицы, свои радости. И вообще тебе надо не Чехова, а Пушкина читать. «Нет на свете царицы краше польской девицы!» Заруби себе на носу. Это я тебе как польская девица говорю.

      Тут она посмотрела на часы и помчалась за шубой. Уже облачившись в свои песцы, она подлетела ко мне с прощальным поцелуем.

      – И куда ты улетаешь? – осведомился я.

      – Ого, – прищурилась Разумовская. – Мальчуган вдруг заинтересовался моей служебной деятельностью! Это личное? Или задание получил?

      – Личное. Глубоко личное.

      – А вот и не скажу. Сам догадайся.

      – Тоже мне загадка! Опять небось в ЦРУ за указаниями, как разрушать нашу бедную родину дальше…

      – Чего ее разрушать? – хмыкнула Анетта. – Помнишь, мой маленький любитель классиков, у Щедрина мальчик без штанов говорит мальчику в штанах: «Чего нас жалеть, если мы сами себя не жалеем!» Вот так, мой милый мальчуган без штанов! – закатилась она и стащила с меня одеяло. Штанов на мне действительно ее усилиями давно уже не было. Пришлось прикрываться подушкой.

      Разумовская окинула начальственным оком открывшуюся ей картину, пробормотала что-то вроде: «А годы проходят, все лучшие годы!..» – и полетела к двери.

      Я встал и поплелся за ней, по-прежнему прикрываясь подушкой.

      – Думай обо мне по утрам – и все будет хорошо, – шепнула она на прощание.

      – Ага, испугалась!

      – А ты как думал? Лучше выдумать не мог?

      – Зато уважать себя заставил, – хмыкнул я.

      – Зачем, дурачок, тебе уважение? Я же люблю тебя, а это гораздо лучше.

      – Но я же русский человек. Мне, понимаешь, без уважения никак нельзя.

      К этому времени Разумовская давно уже распахнула входную дверь, и если бы кто-то мог видеть нас со стороны, его взору бы открылась картинка, достойная пера: на лестничной площадке дама в роскошной шубе и совершенно голый мужик, прикрывающий одно место подушкой, несут какую-то ерунду и никак не могут расстаться.

      Но тут загудел, заклацал железом лифт.

      – Кончай трепаться, простудишься. – Разумовская затолкала меня в квартиру и сама закрыла дверь.

      Она утомила меня так, что я заснул сразу, едва добравшись до постели, еще хранившей ее ароматы.

      Часа через два позвонил отец и сообщил, что у него есть о чем поведать. Спросонья я даже не сразу сообразил, о чем это он. И лишь