Принуждение к любви. Александр Звягинцев

всячески уклонялся от ответственности, чем довел Генерального до бешенства и потому тот не стал ставить в Совете Федерации вопрос о продлении ему срока государственной службы. Еще говорили, что у него обнаружилась смертельная болезнь, что он хочет заняться только писанием криминальных романов и исторических книг, чем он, правда говоря, и без того всегда занимался. Ну и, разумеется, говорили, что случайно вскрылись доказательства его сомнительных поступков, после чего у него не оставалось выбора. Большинство все же было склонно думать, что он просто хочет пожить для себя, ибо устал от всеобщего бардака и все ему смертельно надоело…

      Самое забавное, что я знал не больше других.

      Своим обычным, нарочито будничным тоном он сообщил мне, что подал заявление по собственному желанию в связи с достижением пенсионного возраста. Почему сейчас? Да просто пришла пора, а еще очень хочется, не торопясь, с чувством и толком, написать несколько книг, материалы к которым он собирал всю жизнь. Кстати, вообще будет лучше, если я не стану думать об этом.

      Совет был хоть куда!

      Какая-то история за его отставкой, видимо, скрывалась. Но меня, хорошо это помню, тогда больше всего интересовал вопрос: связана ли его отставка с отъездом матери? Но спрашивать его об этом я не стал, потому что хорошо представлял себе, что услышу в ответ. Ничего. Тут была тайна, которую мне не суждено было знать. Да и зачем это мальчику с книжкой, спрятавшемуся на веранде?

      Как-то неожиданно и стремительно у отца развилась болезнь суставов правой ноги, ему стало трудно ходить. Все чаще он стал прибегать к помощи палки. На самом деле это была шикарная трость с серебряным набалдашником, он зачем-то уже давно купил ее в антикварном магазине. Врачи предлагали операции, тяжелые тренировки, но отец отказался. Сказал: зачем мучить себя и других? Главное, до сортира при нужде добраться, а большего пока и не надо.

      Он ушел на пенсию и все больше времени проводил дома. Стало заметно, что ему уже скучно в спорах и разговорах стоять на своем, убеждать в своей правоте. Он не то чтобы соглашался теперь с чужими доводами и утверждениями, а как-то легко уходил от острого разговора, приятно улыбнувшись или пожав плечами. По-моему, не потому, что не верил в свою правоту. Он просто перестал возлагать надежды на людей. Он как будто теперь знал что-то недоступное их пониманию.

      Теперь он пишет книги – историю прокуратуры, описывает жизнь и деяния российских прокуроров, разные интересные дела из прошлого. Когда я работал в газете, мы вдвоем вели рубрику, в которой рассказывали криминальные истории советских времен. Отец давал сюжеты, а я придавал им литературную форму. Руководство газеты ценило их, прежде всего потому, что там вроде бы разоблачалось советское карательное и телефонное право. Хотя на самом-то деле и тогда все было гораздо сложнее, и многое проистекало из обычных человеческих страстей, слабостей и заблуждений. Но начальство находило в наших писаниях то, что хотело, а я не видел нужды его в чем-то переубеждать. Наверное, научился этому от отца.