В одну реку трижды. Андрей Буторин

и должен пообещать это мне.

      – Хорошо, я обещаю, – поторопился выпалить я. А что я еще мог сказать?

      – Пойми, Саша, – жалобно, словно извиняясь за резкость, заговорила прекрасная рыбачка, – от твоего обещания очень многое зависит. Очень-очень многое! Прошу тебя, не забудь про него.

      – Я обещаю, – закивал я, сделав серьезное лицо. – Никогда и ни с кем я не буду больше рыбачить наперегонки.

      – Посмотри на реку, – неожиданно сменила тему женщина. Взгляд ее стал мечтательно-чистым, в глазах прибыло небесной голубизны, вытеснив речную серость. – Посмотри, как неспешно, но уверенно несет она свои воды. Час за часом, год за годом, век за веком. Ей нет дела до нас, до наших страданий и радостей, ей наплевать, кого мы любим и ненавидим, о ком тоскуем и грустим. Она всегда одинаковая, эта текущая вода. Ты веришь, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды?

      – Конечно, – осторожно сказал я. – Это народная мудрость.

      – А всегда ли народ мудр? Разве он состоит не из людей, которые вечно совершают ошибки?

      – На ошибках люди учатся, делают из них выводы и оставляют потомкам в виде народной мудрости.

      – Нельзя ничему научиться на чужих ошибках, – печально покачала головой незнакомка. – Это тоже народная мудрость. А свои – не всегда удается исправить. – Она вскинула голову, обдала меня небесным светом глаз и отрывисто, со всхлипом, сказала: – Прощай, Саша! Будь счастлив, живи долго! – И побежала, не оглядываясь, по мокрому песку, оставляя за собой, словно капельки слез на щеке, цепочку быстро наполняющихся водой следов.

      До вечера я ходил словно пришибленный, образ странной женщины никак не шел из головы. Я, словно наяву, видел, как убегает она вдоль надменной свинцовой реки, унося мой покой на ивовом кукане.

      За ужином – рассыпчатой, с румяной корочкой поверх чугунка пшенной кашей – только что из русской печи; под парное молоко из глиняной кринки (я думал, что такие остались лишь в музеях), я не удержался и спросил бабу Машу о седой красавице.

      Улыбчивая румяная старушка вздрогнула и даже побледнела.

      – Ой! – поднесла она ко рту ладошку и тревожно закачала головой с забранными под гребешок белыми волосами. – Никак свезло тебе Рыбачку стренуть?

      – Ну да, она рыбу ловила, – не понял я реакцию бабульки.

      – Спросила тебя про топляка? – перекрестилась баба Маша.

      – Про какого топляка? – удивился я. – Нет, мы с ней рыбу ловили.

      – Ты чо?! Ты чо? – словно увидев привидение, замахала на меня руками старушка.

      – А что тут такого-то? – обалдел я совершенно. – Ну не в себе малость женщина, но безобидная ведь.

      – Чо и балакаешь-то? Безобидная… – зашипела на меня баба Маша и, будто вколачивая в себя гвозди, принялась истово креститься на икону в углу. Отвесив ей с десяток поклонов, она снова повернулась ко мне и горячо зашептала, оглядываясь зачем-то на окно: – Нельзя с ей балакать, утянет она в реку-то!

      – Да с чего вы взяли? – Я начал сердиться. – Зачем ей меня в реку тянуть? Может, она и больная слегка, но не до такой же