Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная (сборник). Ивлин Во

как нашему гостю, – сказал он мне. – За вами здесь хороший уход? Надеюсь, Себастьян заботится о вине. Уилкокс, если дать ему волю, довольно прижимист.

      – Он обошелся с нами очень щедро.

      – Рад это слышать. Вы любите вино?

      – Очень.

      – А я, к сожалению, нет. Оно так сближает людей. В колледже Магдалины я неоднократно пытался напиться, но ни разу не испытал от этого удовольствия. А пиво и виски привлекают меня и того менее. Вследствие этого такие дни, как был сегодняшний, для меня мучительны.

      – Я люблю вино, – сказала Корделия.

      – Согласно последнему отзыву святых сестер, моя сестра Корделия не только наихудшая из теперешних учениц школы, но также наихудшая из всех учениц на памяти старейшей из монахинь.

      – Потому что я не захотела стать enfant de Marie[8]. Преподобная матушка сказала, что меня нельзя будет принять, если я не стану держать свою комнату в порядке, вот я и ответила, что я и не хочу даже и не верю, чтобы Пресвятой Деве было хоть сколечко интересно, ставлю я гимнастические туфли слева от бальных или наоборот. Преподобная чуть не лопнула от злости.

      – Пресвятой Деве интересно, послушна ли ты.

      – Не увлекайся богословием, Брайди, – сказал Себастьян. – Среди нас есть атеист.

      – Агностик, – поправил я.

      – В самом деле? У вас в колледже много таких? У нас в Магдалине их было изрядно.

      – А у нас не знаю. Я стал тем, что есть, задолго до поступления в Оксфорд.

      – Сейчас это всюду, – сказал Брайдсхед.

      В тот день разговор все время возвращался к религии. Мы поговорили немного про выставку. Потом Брайдсхед сказал:

      – Я видел на прошлой неделе в Лондоне епископа. Знаете, он хочет закрыть нашу часовню.

      – Ой, что ты! – воскликнула Корделия.

      – По-моему, мама ему не позволит, – заметил Себастьян.

      – Наша часовня слишком отдаленная, – пояснил Брайдсхед. – Под Мелстедом живет десяток семейств, которым сюда не добраться. Он хочет открыть там центр богослужения.

      – Но как же мы? – сказал Себастьян. – Неужели нам куда-то ездить зимой по утрам?

      – У нас должны быть святые дары здесь, – заявила Корделия. – Я люблю заглядывать в часовню в разное время дня. И мама любит.

      – И я люблю, – сказал Брайдсхед. – Но нас очень мало. Другое дело, если бы мы были старый католический род и все в поместье ходили бы к обедне. Рано или поздно ее все равно придется закрыть, может быть, уже после мамы. Но вопрос в том, не лучше ли, чтобы это произошло теперь. Вот вы художник, Райдер, что вы думаете о ней с точки зрения эстетической?

      – Я думаю, что она очень красивая! – со слезами на глазах воскликнула Корделия.

      – По-вашему, это произведение искусства?

      – Не вполне понимаю, какой смысл вы в это вкладываете, – насторожился я. – Я считаю ее замечательным образцом искусства своего времени. Очень возможно, что через восемь – десять лет ею будут восторгаться.

      – Но не может же так быть, чтобы двадцать

8

Дитя Марии (фр.).