Клеопатра. Георг Эберс

Архибий. – А на этот раз он воспламенился не на шутку. Знаю, дитя, что ты тут не виновата. Как бы то ни было, подобные чувства не могут не огорчать сердца матери. Поэтому отъезд нужно ускорить и держать в секрете твое местопребывание. Он еще не приступал ни к каким действиям, но от сына таких родителей можно всего ожидать!

      – Ты пугаешь меня! – воскликнула Барина. – Видишь опасного ястреба в воркующем голубке, залетевшем в мой дом?

      – Считай его ястребом, – предостерег он. – Ты приветливо принимаешь меня, Барина, и я люблю тебя с детства, как дочь моего лучшего друга, но, предлагая тебе ехать в Ирению, я оберегаю не только тебя. Моя главная цель – избавить от горя или хотя бы простого беспокойства ту, которой я, как тебе известно, обязан всем.

      Эти слова явно показали женщинам, что, как бы они ни были дороги Архибию, он не задумается принести их да, пожалуй, и весь свет в жертву покою и счастью царицы.

      Барина и не ожидала от него ничего другого. Она знала, что Архибий, сын бедного философа, обязан Клеопатре своим богатством и обширными поместьями, но чувствовала, что его страстная привязанность к царице, о которой он пекся, как нежный отец, проистекала из другого источника.

      Обладай он честолюбием, ему бы ничего не стоило сделаться эпитропом и стать во главе правления, но – и это было известно всему городу – он не раз отказывался от выборных должностей, так как находил, что может принести больше пользы царице в скромной, незаметной роли советника.

      Мать рассказывала Барине, что знакомство Архибия с Клеопатрой произошло еще в детстве. Но подробностей их сближения она не знала. Всякого рода сплетни возникали на этот счет и, украшенные разными выдумками и анекдотами, передавались из уст в уста как достоверные сведения. Барина, естественно, верила рассказам о детской любви царевны к сыну философа. По-видимому, его теперешнее отношение к ней подтверждало эту историю.

      Когда он умолк, она сказала, что понимает его, и, указывая на портрет девятнадцатилетней Клеопатры работы Леонакса, прибавила:

      – Не правда ли, в то время она была поразительно хороша?

      – Так и изобразил ее твой отец, – отвечал Архибий. – Леонакс нарисовал тогда же портрет Октавии и, кажется, находил ее еще красивее.

      При этом он указал на портрет сестры Октавиана, нарисованный Леонаксом, когда она была еще в первом браке с Марцеллом.

      – Нет, – возразила Береника, – я очень хорошо помню это время. Могла ли я остаться равнодушной, слушая его восторженные рассказы о римской Гере? Я еще не видала портрета, и на мой вопрос, неужели он находит Октавию красивее царицы, Леонакс с азартом воскликнул: «Октавия принадлежит к числу тех женщин, о которых говорят “хороша” или “не так хороша”; но Клеопатра, та стоит особняком, сама по себе, вне всякого сравнения».

      Архибий утвердительно наклонил свою тяжелую голову и сказал решительным тоном:

      – Ребенком, впервые увиденным мной, она была прекраснейшей среди богов