Клеопатра. Георг Эберс

пластического искусства также украшали обширную комнату, посреди которой возвышался светильник в виде статуи.

      Создателем его был тот самый скульптор, резцу которого принадлежала возбудившая столько споров статуя Антония и Клеопатры. Эрос из обожженной глины, прицеливавшийся из лука в невидимую жертву, был также его произведением. Антоний во время своего второго посещения положил перед ним венок, заметив шутливо, что приносит жертву «сильнейшему из победителей», а Антилл сегодня вечером грубо засунул букет в натягивавшую лук согнутую правую руку статуи. При этом он попортил глину… В настоящую минуту цветы лежали на маленьком алтаре в глубине комнаты, тускло освещенной одной лампой, так как хозяйки перешли вместе с гостем в любимую комнатку Барины, украшенную несколькими картинами покойного отца.

      Букет Антилла и попорченная статуя играли большую роль в разговоре с Архибием и значительно облегчили его задачу. Женщины встретили его жалобами на неприличное поведение молодого римлянина, и Барина объявила, что не намерена больше приносить жертвы Зевсу Ксениосу, покровителю гостей. В будущем она решила посвятить жизнь скромным домашним богам и Аполлону, отдать им свой дар пения как небольшую, но драгоценную жертву.

      Архибий с изумлением слушал ее и начал говорить не прежде, чем она вполне объяснилась и нарисовала ему свою будущую жизнь наедине с матерью, без шумных собраний в мастерской отца.

      Воображение молодой женщины уже перенесло ее в новую, тихую жизнь. Но при всей живости ее рассказа умудренный опытом слушатель, по-видимому, не вполне был убежден. По крайней мере, тонкая улыбка освещала по временам его резкие и вместе с тем меланхолические черты, черты человека, устранившегося с жизненной арены, отказавшегося от борьбы для роли зрителя, наблюдающего, как другие возвышаются и падают в погоне за удачей. Быть может, раны, полученные им, еще не вполне зажили, но это не мешало ему быть внимательным наблюдателем. Взгляд его светлых глаз показывал, что он переживает то, что возбуждало в нем участие. Кто мог так слушать и кто передумал так много, тот не мог не быть хорошим советником. Именно за это достоинство Клеопатра отличала его перед всеми.

      И в этот раз, как всегда, проявилась свойственная ему обдуманность, так как, явившись убедить Барину уехать, он не открыл цели своего посещения, пока она не рассказала ему всех своих планов и не спросила, о каком важном деле он хотел поговорить с ней.

      В общих чертах его предложение могло считаться уже принятым. Поэтому он начал с вопроса, не кажется ли им, что переход к новой жизни удобнее совершить, уехав на время из города. Все будут поражены, если завтра они перестанут принимать гостей, и так как о причине этого решения неудобно распространяться, то многие будут обижены. Если же они уедут на несколько недель, то многие пожалеют об их отъезде, но никому не будет обидно.

      Мать тотчас согласилась с ним, но Барина колебалась. Тогда он попросил ее высказаться