Злой дух Ямбуя (сборник). Григорий Федосеев

природы, не в силах были изменить их и естественно приписывали могуществу духов, способных угонять зиму, покрывать землю зеленью и размножать зверей, птиц, распределять между людьми добро и зло, распоряжаться жизнью и смертью. Суеверие вообще сопутствовало человеку с его колыбели, и мы не должны теперь осмеивать его. Это прошлое народов, с тою лишь разницей, что одни люди ушли от него раньше, другие – позже.

      У Карарбаха с потерей слуха, а это случилось давно, оборвалась нормальная связь с внешним миром. Многое ему не стало доступным, и он на всю жизнь остался на той ступени развития, в какой его застала глухота, убежденным, что все земные дела от духов, старался не гневить их.

      Трапезу начинает Лангара. Она зачерпывает из котла полную ложку жира, подносит ко рту. Остальные хранят гробовое молчание.

      – Ку! – кричит старуха, обернувшись в сторону леса, и глотает жир.

      «Ку-у-у!..» – разносит эхо по тайге.

      Затем Лангара долго говорит по-русски – видимо, в знак уважения к нам.

      – Амакан, – почти ласково обращается она к невидимому собеседнику, – ты думаешь, мы тебя убивали? Не-ет, что ты, и не собирались! Как можно! Мяса у нас полные потки, сам посмотри. Тебя убивали другие люди. Мы его не знаем, чужой. У тебя своя тропа, он хромой, догоняй его. Ну-ну, скоро догоняй, он так ушел. – Старуха машет рукою в сторону вчерашнего своего следа. Затем передает ложку сидящему слева сыну Майгу, достает нож, ловко отсекает щеку от медвежьей головы, долго жует.

      Майгу тоже черпает ложкой жир, выпрямляется весь, чтобы Карарбах видел, кричит:

      – Ку!

      Он выпивает жир и начинает что-то быстро говорить по-эвенкийски, энергично жестикулируя. Видимо, он тоже уговаривает медведя уйти от табора, поторапливает его.

      Майгу передает ложку Долбачи, а сам берет из рук Лангары медвежью голову, выбираем кусок полакомее.

      Все напряженно ждут, когда дойдет очередь до меня.

      Наконец ложка в моих руках. Я пытаюсь во всем подражать пастухам. Зачерпываю из котла и кричу:

      – Ку! Ку!..

      Силюсь проглотить теплый, совершенно не соленый жир. Уж я приноравливаюсь и так и эдак. С большим трудом мне удается сделать один глоток. Для приличия, как и все, аппетитно облизываюсь. А сам чувствую, что вот-вот жир пойдет обратно. Сижу не шевелясь. Потом с досадой говорю, обращаясь к медвежьему духу:

      – Какого дьявола ты тут топчешься, косолапый! Убирайся отсюда, или догоняй хромого, кто убил тебя.

      – Ты как настоящий эвенк, правильно говоришь, – поддерживает меня Лангара, берет у меня ложку и передает старику.

      А Долбачи уже сует мне медвежью голову и лапу. Я достаю нож, отрезаю кусок мяса, начинаю жевать.

      Карарбах распрямляет сгорбленную спину. Лицо его сосредоточено. Старик, как и все, черпает жир из котла. Подносит его дрожащей рукой ко рту, проглатывает.

      – Ку! – хрипло вырывается из его горла. Затем старик что-то бормочет и машет рукою в сторону леса.

      Пожалуй, Карарбах один только и относится к этому древнему