Код Адольфа Гитлера. Апрель. Владимир Науменко

перед собственным народом, – сказал Мюллер. – Враждебность к еврею в рейхе, фрау Хойзерман, является предметом личной гигиены.

      – Но мы же люди, герр Мюллер, а не дикие звери! – изображая на лице отчаяние, почти выкрикнула Кэт.

      – Кто бы спорил, кто бы спорил! – спокойно сказав это, Мюллер сел на стул напротив Кэт. – Как мужчина я понимаю вас. У меня тоже есть преступная, но любовь, пусть и не жена, но любимая женщина. От нервного напряжения, Кэт, у меня бывают сильные боли в желудке. Врачи строго-настрого прописали мне диету, а это чёрствый хлеб и капуста. Небогатое меню, скажу я вам. Вот видите, Кэт, и я являюсь простым человеком, хотя про меня, как и про гестапо, любят сочинять всякие небылицы. Работа в гестапо и есть моё спасение от суеты. В вашем курьёзном случае, фрау Хойзерман, когда вы неспроста находитесь под подозрением гестапо, не думайте, что мы будем уделять вам мало внимания. И вы, как это ни печально, не так уж и недосягаемы, пусть даже вы и лечите фюрера. Поймите одно, Кэт, из-за того что вы довольно долгое время укрывали у себя еврея, вы находитесь в большей опасности, чем ваш незабвенный Брук. Если вы хотите встретить наступающий день так, как вам этого хочется, то вы должны позаботиться о себе. А ваш так называемый гуманизм, который вы так неудачно продемонстрировали мне сегодня, Кэт, есть не более чем гремучая смесь глупости, трусости и воображаемого всезнания. Ничего не поделаешь, но к вашему парню будет применена исключительная мера наказания.

      – Как это следует мне понимать, герр Мюллер?

      Задрожав всем телом, Кэт с диким ужасом на лице уставилась на большие руки мужчины с толстыми, узловатыми пальцами.

      – Как знаете, так и понимайте! – ответил Мюллер, взглядом показывая женщине свое безучастие и беспристрастие в этом деле. Таким образом в хитром сыщике незримо проявился искромётный талант психолога.

      – Что мне делать, герр Мюллер?

      – Фрау Хойзерман! Вы мне задаёте этот никчемный вопрос?

      Тонко сжатые губы, холодные карие глаза, прикрытые подёргивающими веками, расссказали Кэт о жгучей ненависти, что питал к ней и к Бруку шеф гестапо. Во всём его физическом облике зуботехник не наблюдала ни сострадания, ни жалости к себе – одно равнодушие, помноженное на дьявольскую ухмылку.

      – Больше мне, кроме вас, рассчитывать не на кого! – в этих восклицаниях Кэт Мюллер уловил подтекст беспомощности. – Не знаю почему, герр Мюллер, я более чем уверена, что никогда не увижу Брука. Жизнь для меня потеряет всякий смысл, уйди он от меня. Я расстреляна вашими словами, герр Мюллер. Знайте это! Я могу уйти?

      – Да, Кэт! Ступайте. Хотя подождите.

      Кэт остолбенела на месте от такого поворота событий.

      – Да, фрау Хойзерман, чуть было не запамятовал, – встав со стула, с чувством вины произнёс Мюллер. – Несмотря на то, Кэт, что вы сознательно стали пособницей нашему расовому врагу, я могу обещать вам одно. И не думайте, что герр Мюллер всегда такой безжалостный, всегда себе на уме. Таким человеком меня делаете вы,