Идущий от солнца. Филимон Сергеев

единственного супруга. Но остановить обезумевшую дочь, по всей вероятности, было уже невозможно, так же, как нельзя было остановить ту безответную тайную любовь, которую испытывала Лиственница к Ивану вот уже двадцать лет. И сейчас ей было больно и горько слушать все теплые, восторженные слова в адрес Ивана, тем более говорила их не какая-то посторонняя женщина, а родная дочь. «Какая жестокая и до боли непредсказуемая жизнь грешного человека, – размышляла она, лежа на кровати, сделанной еще в позапрошлом веке соловецким монахом. – Неужели пришла расплата за все то, что я позволяла себе в молодости? Ведь я и сейчас не могу сказать определенно, как на духу, от кого родилось это дерзкое, немыслимое создание с таким чутким и горячим сердцем? Ведь я уже тогда была замужем за Мишей, когда родилась Вера, но продолжала встречаться с Иваном Петровичем».

      – Мама, а мать Ивана жива? – оборвала ее мысли Вера и опять легла на кровать.

      Лиственница не шевелилась и не открывала глаз. Ей почему-то так страшно, так невыносимо захотелось побыть одной, и не только не слышать, но и не видеть дочь, тем более переживать за нее.

      Ей даже показалось, словно кольнуло где-то в сердце, что рядом с ней лежит вовсе не ее любимая, родная дочь, а какая-то совсем незнакомая приблудная женщина, и эта женщина старается изо всех сил отнять у нее Ивана.

      – Мама, тебе плохо? – в тревоге спросила Вера и, не получив ответа, опять повторила вопрос: – Мама, ты плачешь?

      – Как видишь, радость моя ненаглядная, хорошая моя, загуленная. – Лиственница открыла глаза и, словно не видя и не слыша дочери, обвела взглядом сначала потолок, по которому расхаживал паук-крестовик, видимо готовясь к весенней охоте, потом посмотрела в окно, на небо. Смотреть на небо ее научил Иван. «Лучше один раз посмотреть на небо, – всегда говорил он, – и почувствовать его простор, свободу, чем сотню раз услышать церковные обещания манны небесной». Небо сказочное. Словно на заливном туманном лугу кто-то рассыпал тысячи васильков, и каждый василек стал той желанной звездочкой, которая манила к себе, тревожила своей неразгаданной небесной тайной, звала к жизни, блаженству, неге… Лиственница даже не заметила, как из-за калины, прислонившейся к окну редкими рогатыми ветками, выкатилась желтая, похожая на переспелую морошку, луна. Она осветила всю комнату, бросая на выгоревшие обои тени от калины, и комната покачивалась от причудливых дрожащих теней.

      «Скоро ночь, – подумала Лиственница. – Неужели Вера опять пойдет на кладбище?» Она вдруг вспомнила, как в юности познакомилась с Иваном. Осталась в памяти изба без электричества, впрочем, как и вся деревня, потому что слишком глубоко забрели люди, скрываясь в топких непроходимых местах от татарского ига, крепостного права, революций и тех поработителей, которые толком не знали и сейчас, наверно, не знают, что такое земля-кормилица, Россия, любовь, верность, братство, но законы выдумывали и выдумывают, как будто щелкают орехи, и, придя к власти, учат смирению и покаянию.

      «Дивное и дикое было место, – подумала Марья и перекрестилась, –