Идущий от солнца. Филимон Сергеев

деревьев.

      – Но ты в упор стрелял, прямо в меня!

      – Не беспокойся, «Айвазовский». Я прострелил бы только указательный палец, которым ты все время беспокоишь мое ружье. Верушка! Ангел мой бесценный! Не обращай внимания на этого идиота. Он чуткий, очень доверчивый человек, к тому же прекрасный художник… Беда в том, что я заразил его страшной болезнью, безысходной, от которой сам страдаю всю жизнь. И предки мои страдали, когда подались из Новгорода на эту землю. Я заразил не только его, но многих родных, близких. Особенно тех, у которых есть душа, страсть, талант. Короче, которые больше похожи на людей, чем на животных.

      – Неужели СПИДом?! – вздрогнула Вера и перестала одеваться в белье Ивана. – Это ужасная болезнь.

      – Каким к черту СПИДом! СПИД – иммунное заболевание, болезнь африканского происхождения, с которой люди, в конце концов, научатся справляться… А эта зараза намного страшней! Хуже! Потому что она попадает не только в кровь, а в самую глубину души человека. Творит с ним непонятное.

      – Что это такое?!

      Иван задумался, посмотрел на солнце, плывущее по острым вершинам деревьев, и, обращаясь к светилу, неожиданно встал на колени.

      – Прости, прости родимое. за ее и за мои грехи.

      – Ради бога, не мучьте меня, – взмолилась Вера и, не дождавшись ответа, стала снимать с себя безрукавку. – Меня и так трясет от всего, что случилось за ночь!

      – Глупенькая, зря раздеваешься, – не отводя глаз от солнца, вкрадчиво сказал Иван. – Если ты заболеешь этой заразой, то я буду любить тебя еще больше, преданней, как друга, как мать, как сестру. Ты видишь эту сиротливую церковь, в которой давно нет службы? Тебе нравится она?

      – Да.

      – Ее построили люди с той же болезнью. Они любили не богатых, а красивых духом людей. Строили храмы, чтобы мы их помнили, жить у них учились.

      – Туберкулез?

      – Да нет.

      – Проказа?

      – Нет.

      – Птичий грипп?

      – Не гадай. Ее нет в медицинских книгах, но ей много, очень много лет. Может, не одно тысячелетие, и называется она просто. Только в жизни да и в истории этой болезни не все так просто.

      – Не мучьте меня, Иван Петрович! – опять взмолилась Вера. – Как называется эта болезнь?

      Иван поднялся с колен, лицо его стало ясным, озаренным, и голубые глаза его, словно глаза Василисы Прекрасной, пристально всматривались то в светлую синеву неба, то в сосновый прикладбищенский лес.

      – Милая моя Верушка, – тихо сказал он. – Назвать эту болезнь нетрудно. Самое трудное понять, как на духу, глубину посконных слов… полюбить ту тоску, ту грусть, от которой веет вечным дыханием молодости, естественным совершенством.

      – Что это такое?!

      – Это любовь к земле. Да. Да. К ее бесстрашным, до боли искренним, чутким людям, умеющим в самом малом, в самом обыденном, в самом нищенском находить великое, космическое, – с грустью и с какой-то скорбной улыбкой почти простонал Иван.

      Вера тяжело перевела дыхание и опять