Жизнь на грешной земле (сборник). Анатолий Степанович Иванов

взяли бы, а там могли тебя захватить…

      – Ишь ты, хоть где-то, да оправдываешь его? Как все вывела!

      Мария испугалась этих слов, сказанных сурово и враждебно, горячими ладонями схватила его руку, но тут же выпустила, чуть отшатнулась, проговорила:

      – Я не оправдываю! Я не оправдываю…

      – Вот езжу опять же за вами, таскаюсь, как хвост.

      – Так это известно – зачем, почему.

      – Известно. – Он скривил губы. – Ничего тебе не известно.

      Прилетела тяжелая от взятка пчела, повилась вокруг полураздетой Марии, села зачем-то на ее оголенное плечо. Мария даже не заметила этого. Она все так же изумленно, широко раскрытыми глазами смотрела на Павла, открытый лоб ее бороздили временами набегавшие морщины.

      – Нет, я не смогла бы с тобой.

      – Почему? Противный шибко стал? Не противней вроде твоего Денисия.

      – Не в том дело. С лица воду не пить.

      – Почему ж тогда?

      – Ты ж, я чую, запретил бы мне… работать в торговле.

      – А зачем? – усмехнулся он. – Работа для людей нужная.

      – Ну – не позволил бы… этого… ничего такого.

      – Воровать? – подсказал ей Демидов.

      – Фу, какое слово!

      – Обыкновенное. Воровка ведь ты.

      – Ты?! – Она тяжело и гневно задышала. – Ты так понимаешь жизнь, а я – этак. Жить надо умеючи, как… как…

      Она совсем задохнулась, и Демидов опять подсказал ей:

      – Как Денисий научил тебя?

      – Да, научил! – истерично выкрикнула она. – Он, Денис, не в облаках летает, на грешной земле живет. Он – цепкий, не проворонит, что мимо рта пролетает… Он такой, я это еще тогда почувствовала, когда женихались мы с тобой. Он человек жесткий, да… Рука у него тяжелая, да – мужик! Он на что угодно пойдет, лишь бы место половчее… потеплее под солнышком отвоевать. А ты – что такое? Всю жизнь так в тайге и проживешь. Если бы принял ты меня, говоришь? А жить на что бы стали? На твою лесниковую зарплату? Смех один, а не деньги. По миру пойти – больше собрать можно за день…

      Она говорила еще долго, он слушал, покачивая иногда головой, будто соглашался. Потом взял ружье и зачем-то отстегнул от него широкий, тяжелый, залоснившийся от грязи и от пота ремень.

      – Ты что? – сразу спросила она, умолкнув на полуслове. Брови ее изогнулись и поползли кверху, обещая вот-вот разломиться.

      – Он и на это, значит, пошел, чтоб спокойствие на земле обеспечить себе?

      – Да, и на это! – будто даже гордясь, выкрикнула она. – И я, по рассуждению, поняла – а что ему остается, коли никак иначе не избавиться от тебя? Не травить же, в самом деле, мышьяком. Была нужда в тюрьме за тебя гнить. Животина ты противная! Исподнюю-то рубаху скидывать, что ли?

      Глаза ее горели теперь каким-то бешенством, неуемной злобой.

      – Исподню не надо, – сказал он и, не вставая, вытянул ее ремнем по плечу.

      – Пав… Пашка! – воскликнула она, вскакивая.

      – Исподню не надо! – Он тоже поднялся, пошел к ней грузно. Она, закрывая голыми руками лицо, отступала. – Исподню не надо, не надо…

      Каждое слово будто прибавляло ему ярости, с каждым