Дорога на Царьград. Ненад Илич

или не быть. Турок сорок миллионов, а нас только полтора. Опять же нас Запад держит в узде, как будто только из-за нас Европа может понести ущерб.

      Никто здесь не сомневается в том, что войне быть. Настрой у всех мрачно решительный – пусть закончится то, что должно закончиться. В пух и прах изругали князя Милана и его нерешительную политику, его бесконечные сетования и невесту-молдаванку, которая ему запудрила мозги и проела плешь. Досталось и нерешительному противнику Милана, грочанину Милутину, сыну Илии Гарашанина.

      Громче всех ругается Чолак, лысый и усатый торговец, имеющий отношение к основанию первой станции Паробродского общества в Гроцке.

      – Покойный дед Милутин проблемы решал топором, а этот и пером не может уколоть, как надо! Не говоря уже о другом! – С красным лицом, с выпученными голубыми глазами, Чолак постоянно кричит, одновременно и малость забавляя присутствующих, и немного подогревая без того нервозную атмосферу. – Консерваторы начнут воевать, но только после того, как турки подпишут капитуляцию. Когда останутся только турчанки, чтобы сражаться. Отряды тяжелых деревянных сандалий!

      Глупость стычек между либералами и консерваторами, раздутая опасность от коммунаров Крагуевца и все остальные злосчастные сербские политические неурядицы под вино не становятся более радужными. Боюсь, как бы раньше радости победы или горечи поражения нам не пришлось испытать отвращение и стыд. Возможно, война действительно – единственное решение, тем более уж если брать в расчет наше горемычное политическое положение. Может, мы должны воевать не ради себя, жалких потомков рода, или тех несчастных беженцев, что хоронятся в суровых пристанищах. Может, война – это, прежде всего, наш долг перед предками, которые столько выстрадали, чтобы нас хоть как-то уберечь. Может, мы не осознаем, что, думая лишь о своих задницах, мы как бы плюем на тех, кто больше не может себя защищать. А ведь они, вероятно, воевали не только ради того, чтобы мы могли есть ягнятину и пить вино!

      Свеча догорает, а я не знаю, где в такой час найти другую.

      У меня никак не выходят из головы те покойники беженцев из Герцеговины. Есть ли вообще у тех несчастных сундуки или ящики? Или они таскают с собой кости, завернув их в тряпки?

      Вина мы выпили достаточно, даже по нашим «актерским» понятиям. Превосходного красного вина. Все местные дружно нас уверяли, что это знаменитое грочанское вино. И постоянно нам его подливали, неизменно приговаривая: «Уж мы-то знаем, как вы, актеры, пьете!»

      Откуда-то появились цыгане и заиграли турецкую музыку. Меня охватила страшная печаль. Когда сербы слышат такую музыку, они ведут себя как безумцы. Плачут и смеются. Кое-кто из присутствовавших начал даже кричать и махать руками, а Стевча, преисполненный достоинства квадратный верзила родом из Боснии, переселившийся сюда из Баната, словно одеревенел и только стучал стаканом по столу.

      В неправильном ритме турецкой музыки. Выглядело довольно жутко. Как турецкая