Боевой джинн. Данияр Каримов

сь ей, специально ужрался, чтобы остаться. Надо было всучить его на поруки Горынычу, тот бы бессмертного дистрофика до дома и подбросил. Но нет, сыграла в Яге глупая бабья жалость. Сколько раз, казалось, зарекалась: себя жалеть надо, себя. Знала ведь, что Кощей, когда все разойдутся, искать ласки полезет. Сам с ног валится, но, поди ж ка, ухажер! Тьфу! Теперь вот терпи. Домогательства терпи, храп этот, перегар на всю избу да похмелье Кощеево. Проснется, гад, и стонать примется: рассольчику, мол, иначе как есть помру. Помрет он, Бессмертный. Было уж, касатик, проходили.

      Зарекалась Яга у себя в избе нечисть собирать, да и на старуху найдется проруха. Был повод, и повод грустный, трагичный. Поминали Лешего, ушедшего накануне. Старик покинул бренный мир из-за слабого сердца, к которому все принимал очень близко, а особо – людское отношение. Очень лесовик переживал, что боятся его селяне до чертиков, детишек им пугают. Чем не устроил? Не обижал никого, грибников домой выводил, медведей от деревень отгонял, а вместо благодарности – облава. С собаками в лес пошли и предрассудками, как на зверя. От обиды жгучей хватил Лешего удар. Ведь Леший и не Леший был, а профессор экспериментальной истории, и Яга, которая отвечала в экспедиционной команде за медицину, спасти не смогла. Инфаркт травами не залечишь.

      – Истерзали, ироды, – между чарками давился давеча Кощей слезами. Бессмертный раскис. И где ж тот жесткий и, временами, бессердечный руководитель этнографической экспедиции? Наверное, остался в будущем, в просторной и светлой аудитории Института непечатной истории, суеверному руководству которого не давал покоя сказочный фольклор. Терзаясь им хронически, начальственная воля отсылала сотрудников вглубь тысячелетий целыми партиями.

      – Какой человек был! Человечище! Гуманист! А они? Нелюди! Быдло темное! А Русалку, помните? Русалку-то нашу! В клеть, да на солнце! Мешала она им, понимаешь! Чему в омутах мешать? Кому? Нырять не давала? Каким идиотом быть нужно, чтобы в омут с головой? Им не понять, что миссия у русалки важная: дураков отпугивать, дабы не лезли куда попало! У девки от унижений крыша набекрень. Что мне с ней делать?! Что я мужу ее по возвращению скажу?! Извини, мол, не доглядел! Не знал, что психика у твоей супружницы слаба.

      Нечисть кивала, да горькую под монолог Кощеев пила. Потом Горыныч, молча опрокинув в себя еще одну чарку, встал и вышел. Вернулся на закате, пропахший гарью. Спалил мститель турбореактивный пару деревень, чтоб, значит, знали, как лесовиков уничтожать. Попер герой на дикарей с напалмом. Ему бы выговор строгий, но Кощей за подвиги летные Горыныча в маковку поцеловал да полну чарку поднес. Свою фирменную, с грибными ингредиентами. Кощей ведь до командировки на Русь химиком был.

      После той чарки поплыл Горыныч, сопли размазал, и признался, что в ярости необузданной не только избы пожог, но и самолетик казенный загубил. Зацепил, говорит, крылом за сосну, и на поле пшеничное рухнул. Хорошо, катапультироваться успел. Технику, конечно, уничтожил, чтобы, не приведи Господь, следов не осталось, а потом долго в лесу плутал, все запасной ангар сыскать не мог, и подсказать дорогу некому – Лешего ведь не стало.

      – Это война на выживание! – рычал пьяный Горыныч. Кащей на его плече пускал слюну. Кикимора, рыдая, кивала, а потом хлопнула по столу ладошкой, да песню тоскливую затянула. Что-то блюзовое, на разрыв, с тоской смертной. Слушала Яга, смотрела, да головой сокрушенно качала. Ситуация выходила из-под контроля. Безвозвратные потери в личном составе этнографической экспедиции росли, и компенсировать их Институт непечатной истории не мог. Далеко был Институт – в далеком будущем, и связи с ним никакой. Не придумали еще, как сквозь временной континуум коммуникации протянуть. К счастью, контракт скоро заканчивается, и на Русь прибудет новая экспедиция. Пусть разгребают, а с Яги хватит. Она продлевать договор с Институтом не собиралась. Хватит, думалось ей, глупостей с изысканиями. Не Яга она никакая, а Яна, иногда Яночка, а для близких – Януля. Страшно на Руси, а она все же молодая женщина, хоть и скрывается порой под безобразной личиной противной старухи. Ей жить нужно, замуж выйти, детей нарожать. Не бабье дело с селянами да богатырями тягаться.

      Яга забросила ножку за голову и закрыла глаза, пытаясь очистить сознание от негативных мыслей, но безуспешно. Храп Кащея мешал сосредоточиться. Яга вздохнула, распутала конечности и тихо вышла в сени, где провела ручкой по запылившейся ступе с антигравом и спустила лестницу. На ночь Яна всегда поднимала избу на «куриные ножки» – так она про себя выдвижные опоры называла. Над землей ей спалось спокойней.

      Светало, и в лесу пели невидимые птахи. В воздухе пахло свежестью и цветами. Яга улыбнулась и еле заметной тропкой вышла через перелесок к мелкой и тихой безымянной речке, скинула с себя тряпье вместе с дряблой личиной старушечьей, и перед тем, как зайти в воду, полюбовалась отражением. Стройная, красивая, хоть сей же час под венец, и, поди ж ты, – Яга! Засмеявшись мыслям, она забежала в воду, поднимая брызги и распугивая юрких мальков.

      Водные процедуры были эффективней йоги. Голова стала ясной, тело налилось энергией. Поплавав в тихой заводи, Яна вышла на берег и присела на камушек, расчесывая волосы.

      – Здравствуй, красна девица!

      Яна