Претерпевшие до конца. Том 2. Елена Владимировна Семёнова

хорошо!

      Судомои, крысотравы,

      Дом – верша, гром – глуша,

      Это мы пустили славу:

      – Хороша! хороша -

      Русь!

      И Родион почувствовал неудержимое желание встать, поклониться и поцеловать руку, писавшую такие совсем не женские стихи. Даже если её обладательница по охватившему всех безумию не осознаёт разумом, что есть большевизм. Её стихи выше разума, и в них осознано всё.

      Баррикады, а нынче – троны.

      Но всё тот же мозольный лоск.

      И сейчас уже Шарантоны

      Не вмещают российских тоск.

      Мрем от них. Под шинелью драной -

      Мрем, наган наставляя в бред…

      Перестраивайте Бедламы:

      Все – малы для российских бед!

      Бредит шпорой костыль – острите! -

      Пулеметом – пустой обшлаг.

      В сердце, явственном после вскрытья -

      Ледяного похода знак.

      Всеми пытками не исторгли!

      И да будет известно – там:

      Доктора узнают нас в морге

      По не в меру большим сердцам.

      От тех самых тоск, не вмещаемых Шарантонами, от положения приживала Европы бежал Родион туда, где ничто не ждало его, кроме команды «в расход». О его планах знали лишь Пётр Сергеевич с женой. Даже Наталье Фёдоровне он не сказал ничего, щадя её впечатлительную душу. Она и другие немногочисленные знакомые полагали, что подполковник Аскольдов собирается перебраться в Мексику.

      Многолетняя разведывательная работа генерала Тягаева, канувшая в лету с уходом Врангеля, помогла Родиону наметить путь возращения – через Бессарабию. Там, на границе, контрабандисты давно протоптали надёжный проход. Эти отчаянные люди за хорошие деньги снабдили Родиона всем необходимым – документами, одеждой. Вместе с ними он должен был проделать путь до Украины, а далее действовать самостоятельно. Чтобы не попасть впросак, Родион постарался изучить всё, что можно было узнать об СССР – новые названия городов и улиц, цены и прочее.

      Провожая его в Бессарабию, Пётр Сергеевич тяжело вздохнул:

      – А, знаете, Аскольдов, я вам почти завидую… Как тому четыре года позавидовал, стыдно признаться, князю Долгорукову. Казалось бы, кадет, человек немного блаженный, хотя безусловной чести, а на старости лет решился пробираться в Россию. И для чего! Потому что совесть не позволяла подбивать на риск других, отсиживаясь в безопасности. Одиннадцать месяцев в харьковском ГПУ, Аскольдов… И совершенное мужество! Говорят, перед расстрелом спокойно умылся, привёл себя в порядок. И погиб… Славно погиб! Глупо, но славно… За Россию и в России. А я, друг мой, буду безотрадно угасать здесь, а затем моя Дунечка похоронит меня в чужой земле.

      – Если бы рядом со мной была такая женщина, как Евдокия Осиповна, я теперь, должно быть, направлялся бы в Мексику, – ответил Родион.

      – Вас кто-нибудь ждёт? Там? – спросил Тягаев.

      – Н-нет… – неуверенно отозвался Родион. – Только моя память. И боль…

      Подошёл поезд и, обнявшись и простившись с Петром Сергеевичем, он поднялся в вагон. Народу на перроне почти не было,