Расхристанные рассказы. Яков Михайлович Сычиков

ты кушаешь тыкву?! Потому что я веган и у меня нет дома всякой жирной дряни!

      – Единственное, что я не ем, – это тыква! – кричал в ответ из коридора Башмаков в шум изподкранной воды. – Но зато в остальном я не привередлив, ты можешь даже скормить мне свои кеды, если есть майонез!

      – Фу! Вот ещё, садись и ешь!

      Тыква Башмакову показалась не так уж и плоха, если учитывать, что губы её, как и положено, пахли кофе и сигаретами. Губы её, – вы поняли, надеюсь, что девочки, а не тыквы? Русский язык очень гибок. Впрочем, ей нравился его русский язык. И его еврейское имя.

      Мама должна была явиться в девять. Ну знаете же эти пресловутые скрип лифта, звон ключей и хруст замка? Усталые мамины глаза, сумки, оттягивающие руки к полу и делающие маму ещё более сутулой и жалкой. Растрёпанная причёска, чудовищно старомодные серьги и этот с укоризненной любовью взгляд: всё для доченьки, всё для моей девочки.

      С полдевятого они курили на лестничной. Он сидел на подоконнике, она была в тапочках с помпонами. За окном всё погасло, только бледно расплывались фонари. Говорили ни о чём.

      – Скоро выпадет снег, окна покроются инеем, и можно будет рисовать.

      – Да, так всегда бывает.

      – Спасибо, кэп.

      Из лестничного пролёта доносились звуки открываемых и закрываемых дверей, шаркающие то и дело шажки каких-нибудь старушек, кошачье жалостливое мяуканье. В перерывах между сигаретами, они сцеплялись губами, и Башмаков жадно глотал терпкий сок её рта.

      – Я умею играть на гитаре, хочешь я спою тебе?

      – Давай, спой мне Вертинского.

      – Я не пою Вертинского.

      – Тем лучше для Вертинского.

      Тот самый скрип лифта…

      – Наверно, это мама.

      Злой взгляд мамы, знающей себе цену, маленькая сумочка в руках, прямая осанка спины, натренажёренные бёдра, юбка в обтяжку, одним словом – мама была хороша. Только маленький рот узелком, который при разговоре развязывался и завязывался, Башмаков не очень оценил. Да и голос был суховат и растрескавшийся, как бывает от простуды.

      Никакого упрёка за Башмакова на площадке дочь не получила, как и Башмаков за дочь. Отчего он даже приуныл.

      – Ладно, я пойду.

      – Встретимся завтра там же! У Макдональдса!

      – Как скажешь.

      Башмаков последние лет пять думал, что пора остепениться и завести жену, но всё как-то не получалось, то она не умела готовить, то была слишком тупа, то сама убегала от Башмакова через неделю. Почему-то он поверил, что с этой у него всё получится – необходимо было схватится за кого-то, как за спасительную соломинку. И при первой же возможности заронить в неё семя.

      Башмаков был уже не так молод и не так успешен, чтобы до старости менять каждый месяц девок; многие из знакомых сверстников давно уже обзавелись детьми, создали семьи и спокойно себе лысели и толстели. Его же голова облетала не заслуженно и тревожно, и в сердце ныла