Новая эра. Часть вторая. Наум Вайман

я, блин, расплакался. И дальше уже читал и плакал. Что-то оплакивал. Уж не себя ли? Нашу молодость, нашу жизнь?..

      Одно стихотворение даже понравилось.

      Ароматницу из глины снял с груди твоей я ночью

      Были в ней не капли масла – звоны сердца твоего.

      Небо светло-золотое Феодосии веселой

      стало черным и тяжелым, стало дымно-грозовым

      А когда твой стан прогнулся, все в порту рыбачьи шхуны

      словно в миг землетрясенья вдруг от пирса отошли.

      У предгорья кипарисы зашумели, зашатались.

      С их ветвей упали звезды, словно слезы страсти злой

      Что вы, чудо-мореходы? Что седые кипарисы?

      Ароматницу из глины я всего лишь снял, любя.

      Если разобраться, то и это («слезы страсти злой»?! ) не шедевр. Но разбираться не хотелось. Я ведь в самом деле люблю его. Или молодость нашу? Не знаю, но плакать хочется…

      Около десяти позвонила Р.

      – Ну, как ты?

      – Да не очень.

      – А я уже себя съела. Все, теперь только музеи и кино.

      – Ладно…

      – А я тебе еще вчера позвонила, как-то мне было неспокойно, но…

      – Да я мобильник забыл дома.

      – Аа.

      – А я тоже хотел тебе позвонить, но ты меня дисциплинизировала, договорились в три, вот и жду.

      – А я решила стать недисциплинированной.

      В конце сказала:

      – Ты сегодня целый день дома? А можно я тебе еще раз позвоню?

      Настроение поднялось.

      Жаловалась, что «забегалась». Ну, я говорю, остановись, передохни.

      – Знаешь, у меня такое чувство, что если остановлюсь, упаду. Так уж и буду бегать, пока завод не кончится. Сестра мне рассказывала, мама же умерла очень молодой, и никогда ничем не болела.., нет, у нее была простая ангина и началось осложнение на легкие, и она в три дня сгорела, врач сказал после вскрытия, что у нее легких просто не осталось, одна паутина.., так вот сестра рассказала, что мама незадолго до смерти сказала ей, что у нее такое чувство, что ее «завод» кончился.

      Верник сообщил, что говорил со Штейнером, и тот «очень нежно» обо мне, отзывался.

      – Он очень редко такое говорит, потому что, как и ты, строит из себя охотника на мамонтов, зато, если говорит, то почти серьезно…

      Пожелал ему счастливой дороги, передал привет Штейнеру. Тут он спросил о здоровье. И я дал слабину, стал жаловаться, так он говорит:

      – Нюма, мне в этой жизни ужасно не повезло, я здесь похоронил двух своих лучших друзей, Капитайкина и … (забыл), так что сделай мне одолжение…

      Тут уж я разозлился.

      – Не дождетесь, – говорю.

      – Вот-вот, вот это мне нравится.

      Ну каков, а? И я тоже, мудак, нашел, кому в жилетку плакать. Да никому нельзя, зачем бесплатно радовать. Или это он так на меня разозлился и теперь мелко мстит? Не дал мне телефон Рут Левин, обозвал «срамником».

      – О душе, о душе пора подумать, дружище.

      Ага. Вот ты и думай, авось чо надумаешь.

      Жена вчера спросила,