Государство и политика. Платон

и в битве предпочтет ли смерть поражению и рабству?

      – Отнюдь нет.

      – Так видно, и по отношению к этим басням, мы должны сделать постановление для тех, которые захотят рассказывать их, и просить, чтобы они не бранили просто преисподней, а более хвалили ее, так как это несправедливо и неполезно для тех, которые имеют быть людьми военными.

      – Да, конечно, должны, – сказал он.

      – Вычеркнем же, начиная с следующих, все подобные стихи:

      Лучше б хотел я возделывать землю, служа беспомощным, —

      Тем беднякам, у которых и хлеба насущного мало, —

      Лучше б, чем царствовать мне над всеми тенями умерших[130].

      И это:

      И жилищ бы его не открыл и бессмертным и смертным

      Мрачных, ужасных, которых трепещут и самые боги[131].

      Или:

      Боги! так подлинно есть и в аидовом доме подземном

      Дух человека и образ, но он совершенно без сердца[132].

      И это:

      Он только мыслит, а прочие тени летают[133].

      Или:

      Так, излетев из членов, душа нисходит к аиду,

      Плачась на жребий печальный, бросая и крепость, и юность[134].

      И это:

      …душа под землю, как облако дыма, с воем ушла[135].

      Или:

      Будто летучие мыши во мраке пещеры глубокой

      С свистом порхают, и только лишь в их веренице

      С камня упала одна, то и все, сцепившись, упали:

      Так и они понеслись с скрежетаньем[136].

      Такие и подобные этим сказания – пусть не сердятся на нас Омир и другие поэты – мы вычеркнем, – не потому, чтобы они не были поэтическими и приятными для слуха толпы, а потому, что чем более в них поэзии, тем менее позволительно слушать их детям и возрастным, если они должны быть свободны и больше бояться рабства, чем смерти.

      – Без сомнения.

      – По той же причине надобно выкинуть и все относящиеся к этому страшные и ужасные названия, – Коциты, Стиксы, подземных духов, мертвецов и другие того же рода, приводящие слушателей в сильный трепет. Может быть, они и хороши для чего другого; но мы боимся, как бы стражи, чрез этот трепет, не сделались у нас чувствительнее и нежнее надлежащего[137].

      – И справедливо боимся, – примолвил он.

      – Так это надобно отвергнуть?

      – Да.

      – И выражать словом и делом противный тому тип?

      – Очевидно.

      – Стало быть, мы исключим также стенания и жалобы знаменитых мужей?

      – Необходимо, – сказал он, – если уж и прежнее.

      – Так смотри, – продолжал я, – справедливо ли исключим мы это или нет. Мы говорим же, что честный человек не признает явлением ужасным смерть честного, хотя бы это был и друг его.

      – Конечно, говорим.

      – Следовательно, не будет и скорбеть о нем, как будто бы он потерпел что-то ужасное.

      – Конечно,

130

Это – слова Ахиллеса, обращенные к Улиссу, когда они встретились в преисподней. Homer. Odyss. XI, 488.

131

Ноm. Iliad. XX, 64.

132

Ноm. Iliad. XXIII, 103.

133

Ноm. Odyss. X, 495. Аст замечает, что Платон, вероятно, приводил здесь и предшествующий этому стих: Разум ему сохранен и мертвому, потому что этого требовала и ясность речи, и связность конструкции, но сочинения Омира были, без сомнения, до того напечатлены в памяти ученых и образованных греков, что они ясно представляли контекст каждого стиха.

134

Ноm. Iliad, XVI, 856. О смерти Патрокла.

135

Ноm. Iliad. XXII, 100.

136

Ноm. Odyss. XXIV, 6 sqq.

137

Не сделались у нас чувствительнее и нежнее – μὴ – θερμότεροι καί μαςακώτεροι —, ένωνται ἡμῖν. Штальбом и Аст, несмотря на авторитет кодексов Платона, находят неуместным здесь слово θερμότεροι и заменяют его словом ἀθυμότεροι. Но я не вижу, почему бы θερμότεροι было здесь неуместно в том значении, какое с ним соединяется. Сократ опасается, как бы стражи города не сделались в своих чувствованиях теплее, чем следует. Что это именно значение соединял он с словом θερμότεροι, видно и из непосредственного сопоставления его с синонимическим μαςαχώτtpot. Что же касается до замены этого слова другим – ἀθυμότεροι, то она, по своей странности, даже недостойна таких ученых критиков. Эта уравнительная степень ἀθυμὸτεροι показывала бы, что положительную-то ἄθυμοι Платон допускал в стражах, как позволительную и непредосудительную, чего, конечно, никак не могло быть.