Государство и политика. Платон

одно и то же? – спросил я.

      – Конечно, одно и то же, – отвечал он.

      – Поэтому не можем ли мы смело положить, что и человеку, если он с домашними и знакомыми должен быть кроток, надобно иметь природу философскую и любознательную?

      – Положим, – сказал он.

      – Так хороший и добрый страж города будет у нас человек и философствующий, и гневливый, и проворный, и сильный по природе?

      – Без сомнения, – отвечал он.

      – Пусть же он таким и будет. Но как нам этих людей кормить и воспитывать? И ведет ли нас настоящее исследование к познанию того, для чего предприняты все наши исследования, то есть каким образом в городе рождается справедливость и несправедливость? Как бы нам в своем рассуждении не опустить чего нужного или не зайти слишком далеко.

      – В самом деле, – сказал брат Главкона, – я ожидаю, что настоящее исследование действительно поведет к этому.

      – Ах, любезный Адимант, – примолвил я, – не оставим дела, хотя оно и довольно длинно.

      – Конечно, не оставим.

      – Пусть уже мы будем воспитывать тех людей, как будто бы на досуге стали рассказывать басни.

      – Да, надобно.

      – Что ж это за воспитание? Или, может быть, и трудно найти лучше того, которое давно уже открыто? То есть одно, относящееся к телу, – гимнастическое, а другое, – к душе, – музыкальное[102].

      – Да, это.

      – И не музыкою ли мы начнем воспитывать их прежде, чем гимнастикою?

      – Почему не так?

      – А к музыке относишь ли ты словесность или не относишь? – спросил я.

      – Отношу.

      – Словесности же два вида: один истинный, другой лживый?

      – Да.

      – И учить надобно хотя тому и другому, однако ж прежде лживому?

      – Не понимаю, что ты говоришь, – сказал он.

      – Ты не понимаешь, – заметил я, – что детям мы прежде рассказываем басни? А ведь это, говоря вообще, ложь, хотя тут есть и истинное. Значит, в отношении к детям мы употребляем в дело прежде ложь, чем гимнастические упражнения.

      – Это правда.

      – Так вот я и сказал, что за музыку надобно взяться прежде, чем за гимнастику.

      – Справедливо, – примолвил он.

      – А не знаешь ли, что начало всякого дела весьма важно, особенно для юноши и вообще для нежного возраста? Ведь тогда-то преимущественно образуется и устанавливается характер, какой кому угодно отпечатлеть в каждом из них.

      – Непременно.

      – Так легко ли попустим мы, чтобы дети слушали и принимали в души такие басни, которые составлены как случилось и кем случилось и которые заключают в себе мнения, большею частью противные понятиям, имеющим развиться в них тогда, когда они достигнут зрелого возраста?

      – Не так-то попустим.

      – Следовательно, мы, вероятно, должны наперед приказать излагателям басен избирать такие из них, которые бы они могли изложить хорошо, а прочие отвергать. Потом внушим кормилицам и матерям, чтобы эти отборные басни они рассказывали детям и гораздо больше образовали их души баснями, чем тела – руками. Большую же часть

102

Программа древнего греческого воспитания подводима была только под две рубрики: гимнастику и музыку. Гимнастика прилагаема была к образованию тела, а музыка – к образованию души. Crit. р. 50 D. Protag.р. 312 В. sqq. Но музыку, как образовательницу души, Платон обыкновенно принимает в обширном смысле и подводит под нее не только все словесные науки, но и самую философию.