Констебль с третьего участка (сборник). Сэй Алек

каких-то пуфиков, на которых ранее, вероятно, сидели обнаруженная мной леди и её товарки.

      Сейчас же и остальные леди, подобно первой из увиденных мной, лежали вокруг стола, живописно раскинувшись. Четверо из них были облечены в светлого тона платья, пятая же, почти невидимая за столиком, была в монашеском одеянии. Вероятно, это была мать настоятельница.

      Падали дамы, по всей вероятности, внезапно – три чашки валялись на полу, одна притом в виде осколков, чай из них разлился по полу, а под стол натекло что-то ещё, более тёмное. Вино?

      – Сестра… Простите, не знаю вашего имени, – повернулся я к престарелой монашке.

      – Приняла с постригом имя Евграфии, вот уже тридцать пять лет тому как, – сообщила она мне.

      – Сестра Евграфия, в этот сад выходов из института и обители сколько?

      – Два, – ответила она. – Врата из обители сегодня затворены, а из института мы с вами пришли.

      – Тогда я попрошу вас пройти к воротам из института и проследить, чтобы никто до прибытия полиции в сад не входил, а если окажется, что кто-то внутри, не выходил из него тоже. Сам я останусь охранять место происшествия. И попросите кого-нибудь пригласить сюда врача. Вам понятно, сестра?

      – Да, – кивнула в ответ она, развернулась и засеменила по тропинке к трёхэтажному особняку позапрошлого века, соединённому стеной из дикого камня со зданием аббатства Святой Урсулы. Собственно, именно в этом особняке Институт благородных девиц и располагался.

      Я же вновь глянул внутрь домика и, вздохнув, потянул из кармана свисток. Тёмная лужа под столом всё росла и росла, и боюсь, никакое это не вино.

      Я покачал головой, вставил мундштук свистка в рот и, ухватив его у самых губ, подал сигнал по форме четыре. Негромкая, почти неразличимая трель пронеслась по саду, и все сидевшие на деревьях птахи немедленно вспорхнули в воздух. Животные вообще, я слыхал, недолюбливают этот сигнал, как правило являющийся вестником чьей-то смерти. Да и мне слегка от него на уши надавило.

      Первым, что неудивительно, мне на подмогу примчался запыхавшийся констебль Стойкасл.

      – Что?.. – Он глотал воздух, словно выброшенная рыба. – Случилось?

      – Сам глянь, – предложил я.

      – Мер… Уф, мерзко, – заключил он, пытаясь отдышаться. – Кто у калитки?

      – Э? – не понял я. – У какой калитки?

      – У калитки в стене, разумеется.

      – А там и калитка есть? – удивился я.

      – Балбес! – резко выпалил он, развернулся и бросился по тропке прочь от меня.

      Вернулся Стойкасл быстро, до того, как подоспели ещё несколько констеблей с соседних участков патрулирования.

      – Ушёл. – Он зло сплюнул наземь. – Калитка нараспашку, сестры-привратницы тоже нет. Прикрыл на запор покуда, чтоб не шастал никто. Да не журись, Вильк, про тот ход мало кто знает. Монахини им сейчас почти и не пользуются – только утром, за молоком через него шныряют. Так им до рынка ближе выходит. Инспектору я сам доложу об открытой калитке,