Одинокие следы на заснеженном поле. Николай Железняк

пиалу, наполненная до краев, чашка поймала в сверкающий обод каймы кружение неистового светила – солнце лампочки: на ожившей, подрагивающей поверхности в стремительном, кажущемся неостановимым вращении и бешеной болтанке извивалось неприкаянное пятно света.

      Подув – серая пленка тут же разбилась на островки, – старик отхлебнул безвкусной бурой жидкости (давно остыла), вытер ладонью нижнюю губу и подбородок и поставил чашку обратно на кухонный стол; поморгал – безуспешно; потер костяшкой указательного пальца верхнее веко, сгоняя за край стекловидного тела медленно плывущее наискось к северо-востоку мутное ворсистое темное пятно: от надавливания навязчивое зрелище сменилось энтоптическим видением сверкнувшего пульсирующего кружка с отростками, похожими на зубцы короны, на противоположной юго-западной стороне периферии зрения.

      В бессилии последив за перемещением пятен, он размял загрубевшие нечувствительные пальцы, разгоняя медленный ток крови, и горько усмехнулся.

      Массаж ног и рук щадящий… Другого все равно не могу… От тремора, однако, так не избавиться…

      Как долго – без малого пятьдесят лет – носил на безымянном обручальное кольцо, – до сих пор осталась полоска, вмятая в подавшуюся плоть.

      Кольцо он продал пару лет назад, когда Михаилу в очередной раз потребовались деньги, знакомому, похожему на академика в своей ермолке и с бородкой ювелиру. В той мастерской заказывали когда-то из своего лома золотую печатку с вензелем из переплетенных инициалов МБ по случаю окончания сыном института.

      И снова застыл перед молодой женой, какой помнил ее, почти как на черно-белом снимке, в полутемной комнате анемичного, немногословного, утомленного однообразием обязанностей, регистратора районного загса: губы ее приоткрылись в произнесении слова согласия. Единственного слова, сказанного ею за время процедуры.

      – Не стало тебя, и нет ничего, нет семьи нашей… Виноват я перед тобой, Асенька, виноват… Раз ты так подумала… На тебе семья держалась. На терпении твоем, на воле твоей…

      Один… остался… Забыли вы меня? Нет?.. А что же нет вас? Рано еще?.. Поздно… Нужно же переодеться!..

      Слегка касаясь в коридоре ладонью шуршащих блекло-салатных обоев с вертикальным змеящимся орнаментом, он прошел в спальню к широкому встроенному шкафу из темных, с сургучной краснотой, мебельных плит. Переменил рубашку. Светлая, свежая, в нитяную голубую полоску. Выбрав костюм, снял с вешалки галстук. Несколько штук их висело на перекладине уже завязанными. Еще ею.

      Так и не научился он вязать. Юра маленьким не умел завязывать шнурки – а он и до сих пор не вырос. Хотя вот и подоткнута – тоже ею – под прикрепленный к внутренней стенке пластмассовый контейнер для всяческих мелочей карточка-памятка со схематичными рисунками преобразования расширяющейся ленты в шейную удавку.

      Подцепив галстук за петлю, старик посмотрелся в ростовое зеркало на панели дверцы, примеряясь. Надел осторожно, опасаясь за сохранность узла,