Одинокие следы на заснеженном поле. Николай Железняк

безвольно висевший на вешалке темно-синий, скорее почти индиго, с бархатным отливом, когда-то модный, любимый плащ; манжета где-то выпачкалась коричневой краской; попробовать вывести скипидаром, прежде чем убрать в шкаф: похоже, совсем потеплело.

      Обитая черным дерматином на вате, украшенная (выпуклые диагональные, крест-накрест, ромбы) теми же кнопками с фигурной шляпкой, что и по краю, дверь – за которой он возрастом и болезнью был упрятан, – скрывала чистую и светлую площадку с тремя соседями и лестничную клетку.

      В чем она уезжала тогда с Юрой, осенью, в тот раз, последний?

      Выбрала кофточку лиловую кримпленовую с жесткими подплечниками, кроем похожую на пиджак, только пуговицы крупными шарами, обтянутыми той же материей. Почему-то она всегда считала, что у нее покатые плечи. Просто шея тонкая, хрупкая, девичья. Но переубедить невозможно. А взрослея, стала скрывать полноту бедер. Он помог ей втолкнуть руки в рукава тяжелого теплого зимнего пальто с темно-коричневым норковым воротником.

      Поцеловались звучно в губы троекратно, держа друг друга за предплечья – ритуал проводов, – только всю жизнь она провожала его в поездки, по делам, на совещания, в командировки. И ясно было, что прощались навсегда, что больше не увидятся, хотя и старательно скрывали это за бодростью, даваемыми советами и напутствиями, пожеланиями. Он спустился на один пролет лестницы, где между этажами щелью прорезало выбеленную стену узкое по вертикали с приоткрытой фрамугой окно, и сверху смотрел, как Юра подсаживает мать, придерживая за локоть, на заднее сиденье такси. Они его не видели. Если бы Ася увидела, накричала. Берегла от сквозняков. Но она не обернулась, не знала, не догадалась, что он старается не пропустить малейшего ее движения: откинула волосы со лба, завела под платок, придержала рукой полу пальто, приподняла голову, медленно, боком усаживаясь внутрь салона… Посмотрит?.. Нет, не взглянула.

      Ненадолго пошел снег, медленно и густо повалил из молочного неба; кто-то наверху выбивал перину, – сплошная каша на фоне голых серых деревьев, будто само небо постепенно опадало вниз на землю. Но если поднять глаза в непроглядную белизну, где в глубине негде зацепиться взгляду, то тут же она разделялась на отдельные снежинки, – выхваченные и остановленные в замедленном падении, они казались хлопьями сажи. Пролетела ласточка, учащенно махая изогнутыми крыльями, добираясь под крышу, в гнездо. Наростами симбиоза на ветки налипли неподвижные комья нахохлившихся черных голубей.

      Взрыкнул с внутренним постукиванием двигатель старой «Волги» ГАЗ-24, завелся с третьего оборота и, продолжая работать, чем-то глюкал в металлических кишках под капотом, равномерно тикая метрономом, отбивая уходящие мгновения и предвещая неминуемую пугающую бездну разлуки. Хлопнула дверца, потом крышка багажника.

      Снег так же внезапно прекратился, как и начался.

      Затем сын тоже сел в автомобиль.

      Постучав друг о друга прошитыми по широким рантам похожими