Внучка берендеева. Второй семестр. Карина Демина

иные, те, которые до нее были…

      …но нет.

      …не за себя она боялась. За сыночка…

      Лежал под елочкой, на снегу и голенький почти. Мальчик ее сладкий, кудри сахарные кровью склеились, глаза бирюзовые в небо глядят. Улыбался… точно знала – улыбался. И значит, быстро умер. Милосердно. Конечно, за что на него, дитя сущее, гневаться? Вот и подарена ему была милостью царской легкая смерть.

      Она упала на колени.

      Закрыла глаза.

      Завыла.

      Горестно, что волчица… глухо… и тогда-то вернулась боль, а с нею – и сердце, стучавшее мерно, что механизмус, вновь ожило по-настоящему.

      …удалось.

      …нет, нельзя сказать, что была она беспамятна и не ведала, что творила.

      Ведала.

      Когда руками копала могилку в снегу, обламывая ногти о мерзлую землю.

      Когда укладывала на дно колючие еловые лапы.

      И на них – своего мальчика, в шубу завернутого. Когда засыпала его рыхлым снегом… когда выволакивала камни, окружая могилу. Шептала слова из книги проклятой, которая, о диво, при ней осталась. Не знали? В царских хоромах много сокровищ, которые никто-то сокровищами не считает. И эта книжица… случайно попалась под руку, выпорхнула, сыпанула пылью на руки. Раздразнила любопытство.

      Нет, тогда-то она и не думала воспользоваться.

      Увезти хотела.

      Чтоб не попала эта книжица в чужие руки, чтоб не причинила зла… спрятать.

      Изучить.

      А вот час пришел, и крови пролитой хватило. Чем не жертва? И не ею принесена. Осознав это, она рассмеялась.

      Уже позже, окончательно решившись, она шла, брела, не разбирая дороги… и добрела до деревеньки…

      …ее не ждали.

      …встретили брехливые собаки. Глупые создания, в которых жизни было – капля. И эта капля не насытила, как и толстый мужик с оглоблей, вздумавший заступить ей дорогу.

      Она срывала чужие жизни, что ромашки для венка, боясь лишь одного – что слишком мало их…

      …несла.

      …бежала босиком по колючему снегу, несла его, сплетенный древним знанием. Задыхалась от боли. И надежды. И страха, что надежды этой – недостаточно…

      …лила молитву земле.

      И собранную силу в посиневшие губы своего мальчика. Звала. Клялась. Кляла и обвиняла. Рыдала, позабывши и о гордости, и о мести, желая лишь одного – чтобы ожил.

      Исполнилось.

      …тогда это было сродни чуду. Дрогнули заиндевевшие веки, и снежинка сорвалась со светлых с рыжиною ресничек.

      – Мама… мне так холодно, – сказал ее мальчик, протягивая руки. – Мамочка… почему мне так холодно?

      – Ничего. – Она обняла, прижимая к груди того, кто был ее жизнью и надеждой. – Скоро я тебя согрею…

      Знала ли она, чем обернется?

      А если бы знала… нет, ничего б не изменилось.

      Жизнь за жизнь?

      Пускай.

      Если ему, тому, кто был проклят, позволена такая плата, то и ее мальчик ничем не хуже.

      – Ничего, – повторила она, обнимая сына.

      Вырос. И только Морана знает, чего стоил ей каждый его год… посильная плата.