Дети Робинзона Крузо. Роман Канушкин

высоту прыжка еще метров на пять.

      – Слезай оттуда на хрен, расшибешься! – произнес тот же голос.

      – Будда, совсем рехнулся?! – это уже Икс.

      – Э-э… слезай, дело нешуточное…

      – Там стоять негде… сорвешься, можно об сваю башкой… и капец!

      Миха подошел к фонарному столбу:

      – Ты чего, с ума сошел?!

      – Не беспокойтесь, – Будда держался рукой за изгиб фонаря, одна его нога с трудом умещалась на крохотном ржавом приступочке – петле для накидной лестницы, другая болталась в воздухе. – Ща-а, только пристрою вторую ногу…

      У Плюши все внутри похолодело: Будда мог сорваться в любой момент – все эти полуржавые железные сооружения в порту обветшали от времени и были крайне ненадежны. Сердце Плюши заколотилось с необычайной силой, как это уже было с ним однажды… когда? Четыре года назад? Вон он срывается, свая, и голова о сваю… Миха крепко сжал кулаки, выдохнул, – он уже не перепуганный ребенок, – и проговорил ровным спокойным голосом:

      – Будда, не валяй дурака! Это очень опасно.

      А Будда смотрел вниз, глаза его были широко раскрыты и стали темными и далекими, как отражающаяся в них темная неспокойная вода; в глазах мальчика застыл металлический лик абсолютного страха.

      – Я… сейчас… схожу… за лестницей, – Миха старался четко интонировать каждое слово. – Спокойно. Не двигайся.

      Сгустившаяся под ними тишина стала липкой, почти физически ощутимой.

      А потом произошло что-то странное. Будда улыбнулся и поглядел не на воду, а куда-то вдаль, и страха больше не было.

      – Не беспокойтесь. Теперь я умею летать.

      Тишину, вернув все звуки, разрезал пароходный гудок.

      – Он че, обкурился? – спросил кто-то с истерическим смешком. – Летун!..

      – Слышь… – кто-то другой попытался урезонить то ли Будду, то ли говорившего, – тут не до шуток!

      – Не будь придурком, слезь! Мы тебя подстрахуем.

      Но Миха почему-то знал, что Будда уже не ответит. Он взглянул на него, и тут случилась вторая странность: голоса вновь куда-то удалились, и Плюша с удивлением обнаружил, что он, по-детски зажав кулачки со скрещенными пальцами, наверное, молится. В первый раз в жизни. Чтобы все кончилось хорошо. Что он теперь находится там, рядом с Буддой, на крохотном приступочке, и молится. Потому что Будда решил прыгать, и все уже случилось. Молится неведомо кому, кто примет их остервенелое мужество, отличит его от просто ребячества и поможет Будде. Потому что тот только что справился с самым большим страхом своей жизни.

      И за секунду до того, как пристроить на приступок вторую ногу, Будда сказал:

      – Миха, спасибо!

      И толкнулся. И полетел. Только тогда Плюша позволил себе на короткий миг зажмуриться. А когда открыл глаза, увидел Будду. Увидел мальчика, застывшего в самом красивом прыжке, исполненном когда-либо в этом порту. Потому что тело Будды косой ласточкой перечеркнуло солнце – так уж вышло. Так уж вышло, что на короткий миг солнце одарило его сияющим ореолом.

      Это