Вяземская Голгофа. Татьяна Беспалова

холодной. Мелодия фокстрота то замедляла темп, то убыстрялась. Леонтович сыто рыгнул и, ухватив руку старика Наметова за запястье, решительно пресек попытку вновь наполнить его стакан. Нет, похоже, надираться он не желал.

      – Чем думаешь заниматься после окончания вуза? – спросил он Ксению.

      – Переводами. Немецкий. Испанский, – быстро ответила Ксения.

      – Такие специалисты нам понадобятся, ик. Скоро понадобятся! – Леонтович ещё раз громко икнул. Наверное, все-таки надрался. – Хорошие работники, матери семейств. Ты готова стать матерью, девушка?

      Откуда выскочил летчик? Возник внезапно, будто выпущенный из катапульты.

      – Ты чё к девушкам пристаешь, старший майор? Где твой моральный облик офицера? Без жены на вечеринку приперся? Если по служебной надобности, то зачем самогон трескаешь? Взыскания не боишься? И не с таких, как ты, лычки срывали! Думаешь, в гражданское платье оделся и уж можно к девушкам приставать?

      Тимофей вопил, брызгая слюной. Ревность, невыносимая тупая боль мешала ему как следует рассмотреть врага. Да и на что там смотреть? Мышь-полевка, серая, неказистая, недолговечная тварь. Шаткий каблучок кудрявой девчушки-студентки раздавит такую без затруднения. А эта тварь Веру держит руками. Обеими руками! Эх, полковник! Герой! Тебе бы только небеса таранить!

      – Клепчук! – ревел Тимофей. – Да разве тебе устав с чужими женами вытанцовывать позволяет? Фокстрот – танец непманов и буржуев. А ты, Клепчук, коммунист и офицер.

      Патефон умолк. Из ярко освещенной прихожей в столовую, подслеповато щурясь, заглядывали оживленные лица.

      – Включите же музыку! – попросил кто-то. – Петра Лещенко! В нём-то ничего зазорного, чай, нет?

      На указчика зашикали. Гости настороженно ждали продолжения скандала.

      – Зачем буянишь, Ильин? – шлепая губами, спросил Леонтович. – Мало тебе недавних похождений? Снова хочешь «на губу»? У нас на каждого дело заведено. Родина помнит, как ты в тридцать шестом куролесил перед отправкой сам знаешь куда. Тогда генерал Лукин[1] тебя отмазал. Героем себя считаешь? А я скажу тебе так: нет у нас героев!

      – Как это: нет героев? – проговорил кто-то в коридоре.

      Возможно, это полковник, муж Веры Кириленко, осмелился прекословить старшему майору госбезопасности. Но Леонтович, казалось, никого не слышал, кроме себя.

      – У нас здесь и сейчас есть только один герой. Один на всех. И герой этот – наша социалистическая отчизна.

      Ксения заметила, что и Клепчук, перестав кружить Веру, вперил в Тимофея сверлящий взгляд. На лице летчицы застыло пренебрежительно-брезгливое выражение. Ни мина надменности, ни плотно сомкнутые поджатые губы не портили её черт. Ксения вздохнула.

      – Ты, Ильин, лучше бы девушку на танец пригласил, – продолжал вещать Леонтович. – Посмотри какая! Кудряшки-воротнички, немецкий, испанский. Дай девушке отдых от наук. Нашей стране нужны новые солдаты! Правильно, старик?

      Леонтович опустил

1

Генерал Лукин Михаил Федорович. В 1935–1937 годах – военный комендант Москвы.